Читать книгу "Сильвандир - Александр Дюма"

На его лице, которое накануне показалось ей таким красивым, сейчас было какое-то мрачное и зловещее выражение.

— Причаливайте! — крикнул он по-итальянски. Через минуту борт лодки ударился о борт баркаса.

— Господи Боже! — воскликнула Сильвандир, поняв по виду вновь прибывших, что, вопреки ее ожиданиям, речь идет отнюдь не о морской прогулке. — Господи Боже! Что происходит? Что нас ждет?

Не успела она произнести эти слова, как оба гребца и два человека, стоявшие на носу баркаса, пригнули в лодку; и пока гребцы крепко держали шевалье или делали вид, будто крепко его держат, двое других схватили Сильвандир поперек туловища и потащили за собой.

— Роже! — закричала молодая женщина, — Роже! На помощь! Ко мне! Роже, спаси меня, спаси меня, спаси свою Сильвандир!

Шевалье непроизвольно, не отдавая себе в этом отчета, попытался вырваться, но двое мужчин удержали его: правда, если бы он очень захотел, то справился бы с каждым одной рукой и оба полетели бы в море.

Однако он, без сомнения, не считал, что настало время применить всю свою силу, и опять сел, испустив тяжкий вздох и проведя ладонью по лбу.

Бледную от ужаса Сильвандир между тем перенесли из лодки на баркас.

— Роже! Роже! — крикнула она в последний раз. — Роже, ко мне! Я умираю!

И она лишилась чувств.

Услышав отчаянный вопль жены, шевалье чуть было не бросился к ней на помощь, чтобы вырвать ее из рук похитителей, но он тут же вспомнил о всех страданиях, которые вытерпел по вине этой женщины, о всех оскорблениях, которым подвергался, и о той чаше позора, которую испил до дна…

Он только на миг поднял голову и тотчас же опять закрыл лицо руками.

— Плывите в открытое море! — крикнул сардинский купец.

Владелец тартаны принял Сильвандир из рук похитивших ее людей, гребцы взялись за весла, и баркас быстро понесся по волнам.

— Addio, padrone![7]— крикнул владелец тартаны сардинскому купцу.

— Addio![8]— отозвался тот со своей обычной усмешкой. Шевалье бросил последний взгляд на баркас; он еще успел увидеть ее белое платье, выделявшееся в ночи; но, так как баркас с сидевшими в нем людьми почти совсем уже скрылся во мраке, ему показалось, будто это лишь бледное пятно, скользящее по поверхности моря.

А через несколько мгновений и это пятно исчезло в тумане, теперь на море больше ничего не было видно.

Старик-сардинец взялся за весла и начал грести, лодка поплыла в противоположную от баркаса сторону, то есть к берегу; старик греб с такой силой, какую никак нельзя было угадать в столь худом и тщедушном человеке.

— Ну вот, — сказал он шевалье, после того как в полном молчании греб минут десять, — ну вот, вы и свободны, господин д'Ангилем. Ведь все произошло именно так, как вам хотелось? Довольны ли вы нами?

— Да, — мрачно отозвался Роже, — да, я свободен, но ценой преступления!

— Ба! Преступления! — воскликнул старик. — Зачем так мрасно смотреть на весси! Это всего лишь ловкая сутка, и только. Ваша дама плывет теперь прямехонько в Тунис; у владельца тартаны был заказ от какого-то индийского князя, тот жаждал получить в жены француженку; вы устали от своей супруги, так что все устроилось как нельзя луссе.

Шевалье в последний раз взглянул на горизонт и при свете луны увидел, как в белесом тумане тартана быстро мчится по направлению к Тунису.

— А теперь нам впору подумать и о себе, — сказал старик, — ибо мы приближаемся к земле; расорвите-ка быстренько свою одежду, нырните несколько раз в море, а я тем временем расобью одну или две скамейки на нашем селноке.

Роже покорно выполнил все, что потребовал купец; ветер крепчал и стремительно гнал теперь челнок к берегу. Около часа ночи они достигли порта.

Еще издали, когда стала видна Круглая башня, сардинец принялся громко вопить, рыдать, стенать, и это вывело шевалье из того страшного оцепенения, в котором он все еще пребывал.

— О povero! О несчастный! О povero marito![9]— отчаянно вопил старик. — Ohime! Ohime!..[10]p>

Эти истошные крики, повторявшиеся на все лады, переполошили таможенников; они вышли на берег из кордегардии, а вокруг столпилось несколько запоздалых прохожих.

— Что случилось? — крикнул старший таможенник.

— Что случилось? Что случилось? Ah! Che sciagure![11]Подумать только, какая красивая женщина! О! Che peccato![12]p>

Старик по-прежнему испускал дикие вопли, а лодка между тем приближалась к берегу.

— Ну что же все-таки произошло? — кричали столпившиеся там люди. Выбравшись на сушу, сардинец рассказал, что, когда они уже подплыли к тартане, куда супруги д'Ангилем и он сам направлялись, чтобы принять участие в ночной рыбной ловле, какая-то шлюпка, гонимая бурными волнами, врезалась в их лодку с такой силой, что сломала на нем скамейку и руль; все это произошло так неожиданно, что от сильного толчка госпожа д'Ангилем, стоявшая в лодке, покачнулась и упала в море.

— Господин д'Ангилем, — продолжал свой рассказ старик, — не раздумывая, кинулся в воду вслед за зеною, но все было напрасно. Бурные волны взлетали чуть не до самого неба, а оно было черное от туч… Несчастная зенщина так и не появилась на поверхности.

Стоило поглядеть на исступленные жесты сардинца, на яростную мимику его лица! Стоило послушать, как он расцвечивал свой рассказ всеми красотами итальянского красноречия!

По его словам, шевалье д'Ангилем нырял в море шесть раз. Он всякий раз пытался удержать его за полы кафтана, но тщетно; наконец, когда несчастный муж уже собирался нырнуть в седьмой раз, он ухватил его поперек туловища, вцепился в него и силой удержал в лодке, крича ему в самое ухо, что госпожа д'Ангилем подобрана шлюпкой. В конце концов шевалье лишился чувств, а он, несчастный старик, с трудом привел лодку в порт. Ни шлюпку, ни людей, в ней находившихся, он больше не видел и не знает, кто они такие: бурные волны стремительно унесли их в море, и они тотчас же пропали из виду.

Все жалели шевалье д'Ангилема; самые чувствительные даже прослезились. Роже был мрачен, нем, неподвижен. Его подавленное состояние приписали отчаянию, граничившему с помешательством; в городе и прежде питали к нему симпатию, а теперь все глубоко сочувствовали несчастному молодому человеку — до такой степени его отчаяние казалось искренним, а горе беспредельным. Будь он человек бедный, для него стали бы собирать деньги.