Читать книгу "Приключения русского дебютанта - Гари Штейнгарт"

Наступила глубокая тишина, если не считать металлического щелчка: то ли поставили оружие на предохранитель, то ли изготовились к бою. Затем Гусев отпустил Яна. И быстро повернулся спиной, предоставив Владимиру довообразить выражение лица его проигравшего противника. Далее Владимир услыхал, как захлопнулась дверца машины. С десяток моторов взревели почти одновременно. Какая-то бабушка, открыв окно в доме напротив, принялась кричать ломким от сна и старости голосом, требуя тишины и угрожая опять вызвать полицию.

Лежа на заднем сиденье машины (Коэна распрямили и усадили на место штурмана), Владимир уговаривал себя забыться если не вечным сном, то по крайней мере некой его разновидностью. Не получалось. В его голове, как в центральном агентстве по отбору актеров, толпились угреватые скинхеды, истерические полицейские, бравые ребята в форме МВД и, конечно, странные советские таможенники. И тот, с запахом осетрины изо рта. Тот, что сказал когда-то матери:

— Ты еще вернешься, жидовка.

Часть VII

Европеизация бояр

1. Владимир в заглавной роли Петра Первого

Вот он и вернулся.

Естественно, ему приходило в голову сбежать. Почему нет? Как-никак на его счету в Дойчебанке лежало около пятидесяти тысяч долларов комиссионных за аферу с Гарольдом Грином. Хватило бы на какое-то время, если обосноваться где-нибудь в Ванкувере. Но нет, это было бы чересчур. В том числе чересчур трусливо.

Прозорливый русский, валяясь на травке, нюхая клевер, лакомясь ягодой-малиной, знает, что в любую минуту ему на голову может свалиться История и дать пинка под зад исподтишка.

Прозорливый еврей в той же ситуации знает: История обойдется без церемоний и врежет прямо по морде.

Русскому же еврею (прозорливому или нет) ведомо, что ему достанется и от Истории, и от русского, — под зад, по морде и по любому другому месту, по которому только можно ударить. Владимир все это понимал. И позиция его была такова: Жертва, кончай валяться на травке.

На следующий день он проснулся рядом с эфирно белой спиной Морган. Грудь ее круглилась по бокам, как поднявшееся в кастрюле тесто. Его любимая представления не имела о занятных ночных приключениях своего Володечки.

Его любимая не имела представления много о чем. Ибо какие бы политические или романтические глупости ни совершала она вместе с Томашем (скорее всего, нищим молодым столованцем, от которого несет промокшими ботинками и чесноком), кто бы — крылатый лев, минотавр или грифон — ни обитал в запечатанной потайной комнате и каким бы правом на безобразия ни наделяли ее модные американские приступы страха, по большому счету, в ее мире царила тишь да гладь, если сравнивать с миром Владимира с его моральным релятивизмом и животным поклонением одному богу — Выживанию.

В некотором смысле Владимир вел с Морган ту же великую битву, что и с Фрэн, битву между интеллектуальными изысками и первейшей обязанностью беглеца оставаться в живых, битву между туманными историческими идеями (смерть Ноге!) и запутанными житейскими обстоятельствами — Гусевы с «Калашниковыми» и бритоголовые малые, курсирующие по улицам континента. Реализм Владимира, вот что отличало его от Морган в лучшую сторону, покрывало патиной трагедии, извиняло его отклонения от Нормальности и осуждало подобные отклонения у Морган.

Хороший он человек или плохой?

Что за детский вопрос.

Он не терял времени.

Через полчаса после того, как проснулся, через пять часов после того, как его чуть не убили, Владимир уже был у Сурка. Не позвонил, не постучал, просто вошел, объявился — пусть все знают, кто такой этот Гиршкин, ему не требуется ни звонить, ни стучать.

В доме босса Владимир окунулся в смешение культур. Из бандитского форта Сурок вместе с новой подружкой, женами и наложницами переехал в уродливо разраставшиеся Бруклайновы Сады, поселок в зеленом уголке Большой Правы. Те, кому знаком настоящий — массачусетский — Бруклайн, не разочаровались бы. Столованский вариант был законченным выражением вкусов верхнего слоя североамериканского среднего класса: десять рядов особняков из темного кирпича, арки, оплетенные плющом. На покатой лужайке перед въездом розовые, красные и белые пионы вывели «Добро пожаловать» по-английски, а в самом дальнем углу не по дням, но по часам вырастал самодостаточный «Фуд-Корт»[55], расползаясь отростками во все концы гипотетического супермаркета. Единственной уступкой местной реальности служил тот непреложный факт, что к концу тысячелетия от блеска поселка и помину не останется.

В этом изысканном обиталище Владимир появился, загодя скрестив руки на груди и нахмурив чело. Несравненный Ян (посвященный в рыцари, причисленный к лику блаженных, одаренный лакомой премией) высадил его у подворья Сурка, на углу Глендейл-роуд и площади Макартура. Телохранители предпринимателя спали в фургоне, поставленном на въезде, их руки в пиджачных рукавах свисали из открытых окон, словно полосатые щупальца. Как уже было сказано, Владимир не постучался. Он пересек пустую гостиную с мобильником наготове, с полностью вытянутой антенной, будто вынутым из ножен мечом. Сурка он нашел за завтраком в маленьком закутке у кухни.

Босс оторвался от кукурузных хлопьев.

— Какой сюрприз! — произнес он, хотя явно не удивился, разве что восклицание относилось к его собственным мыслям. — Боже мой! — с большей искренностью продолжил Сурок — Что ты тут делаешь?

— С этим надо кончать. — Владимир нацелил антенну на треугольник голой волосатой плоти, на которую не хватило халата Сурка. — Хоть завтра я могу улететь в Гонконг. Или на Мальту. У меня тысячи планов. И куча связей.

Сурок попытался изобразить недоверие и стал как никогда похож на отца, чья фотография висела у него над головой. Сорокалетний Вентиляторный в полном боевом снаряжении старался смотреть в объектив с достоинством, но безумие советской жизни уже сквозило в свирепом блеске глаз, и на самом деле вид у Рыбакова был такой, словно ему хотелось рявкнуть: «Убери камеру, ты, штатский! А не то узнаешь у меня!»

— Прекрати, Владимир, — сказал Сурок. — Что ты распсиховался?

— Распсиховался! Ты, кажется, не совсем понимаешь значение этого слова. Вооруженные до зубов бывшие спецназовцы в джипах, разъезжающие по почти западному городу, — вот это психоз. Их командир угрожает вице-президенту крупнейшей инвестиционной компании — опять психоз.

Сурок крякнул и помешал ложкой в тарелке.

Почему-то он ел большой деревянной ложкой, больше подходившей для густой русской каши, чем для размоченных американских хлопьев. За приоткрытой застекленной дверью на кухню — дерево и хром — мелькал розовый женский зад.

— Ладно, — сказал Сурок, когда от перемешивания хлопья в тарелке сложились в иную конфигурацию. — Чего ты от меня хочешь? Американизмов и глобализмов? Хочешь проводить свою линию? Тогда вперед! С Гусевым у тебя проблем не будет. Джипы и оружие я могу отобрать у него как… — Но пальцами Сурок не щелкнул. Его взгляд был прикован к Владимирову мобильнику, и взгляд этот был тусклым и усталым; казалось, Сурок заснул бы прямо сейчас, если б не опасался, что антенна способна вонзиться ему в глаз.