Читать книгу "Черепаший вальс - Катрин Панколь"

А если не выгорит?

Она взглянула в окно: серые пригороды Лондона, маленькие домишки, теснящиеся вдоль улиц, хилые садики, белье на веревках, сломанные садовые стулья, обветшалые стены. Ей вспомнились однотипные дома парижского предместья.

А если не выгорит?

Она покрутила кольца на пальцах, погладила сумку «Биркин», широкий кашемировый шарф.

А если не выгорит?

Она не хотела об этом думать.

Она кивнула, когда мужчина напротив предложил ей спустить с полки дорожную сумку. Поблагодарила его вежливой улыбкой. Запах дешевого одеколона, распространившийся в воздухе, когда он потянулся за ее багажом, дал ей понять, что не стоит тратить на него время.

Филипп и Александр стояли на перроне. Какие красавцы! Она преисполнилась гордости за них и не обернулась к мужчине, который шел за ней, но замедлил шаг, увидев, что ее ждут.

Они поужинали в пабе на углу Холланд-парка и Кларендон-стрит. Александр рассказал, как получил высшую оценку по истории, Филипп зааплодировал, Ирис тоже похлопала. И задумалась: интересно, они будут жить в одной комнате или он распорядился, чтобы им постелили отдельно? Она вспомнила, как сильно он был в нее влюблен, и успокоила себя: не могло все так просто взять и исчезнуть. В конце концов, небольшая заминка в долгой супружеской жизни — дело обычное, главное то, что они создали вместе. «А что я с ним создала-то? — тут же спросила себя она, проклиная проницательность, не позволявшую ей быть снисходительной к себе. — Он пытался что-то построить, а я?»

Александр стал перечислять дела, намеченные на выходные.

— Думаешь, мы все это успеем? — спросила она, улыбнувшись.

— Если ты встанешь пораньше, то да. Только не надо копаться…

Какой у него серьезный вид! Она стала вспоминать, сколько же ему лет. Скоро четырнадцать. Обращаясь к официанту или упоминая название фильма, он говорил по-английски без всякого акцента. Филипп предпочитал обращаться к нему, чтобы не вступать в разговор с ней. Спрашивал: «Как думаешь, маме будет интереснее сходить на выставку Матисса или Хуана Миро?» Александр отвечал, что мама предпочла бы сходить на обе. Я как волан в бадминтоне, они весело перебрасывают меня друг другу своими вопросами и сами же на них отвечают. Эта легкость не внушала ей особого доверия.

Квартира Филиппа была похожа на их квартиру в Париже. Ничего удивительного: и ту, и эту обставлял он. А она смотрела. Обстановка ее не интересовала; она любила красивую мебель, но терпеть не могла бегать по антикварам и аукционам. Мне не нравится все, что требует долгих усилий, я люблю бродить, мечтать, валяться с книжкой. Я натура созерцательная. Как мадам Рекамье. Ну да, ты лентяйка, прошептал тихий голосок, но она тут же заставила его умолкнуть.

Филипп поставил ее дорожную сумку в коридоре. Александр лег спать, вежливо поцеловав ее на ночь, и они очутились вдвоем в большой гостиной. На полу лежал белый ковер: значит, гости у него бывают нечасто. Она картинно расположилась на широком диване, глядя, как он включает проигрыватель, выбирает диск. Он держался так отчужденно, что она готова была счесть свой приезд ошибкой. Где же ее чары, ее огромные глаза, тонкая талия, округлые плечи? Она теребила прядь волос, сбросила туфли, поджала под себя длинные ноги: одновременно и защищалась, и выжидала. Она чувствовала себя чужой в этой квартире. Филипп не расслабился ни на секунду. Был вежлив, приветлив, но держал ее на расстоянии. Как они дошли до такого? Ирис решила гнать от себя эти мысли. Она не представляла жизни без него. Вспомнился запах одеколона мужчины из поезда, она поморщилась.

— У Александра вроде бы все хорошо…

Филипп улыбнулся и кивнул так, словно разговаривал сам с собой.

— Я счастлив с ним. Даже не думал, что он может сделать меня таким счастливым.

— Он очень изменился. Я его с трудом узнаю.

Он подумал: да ты его никогда и не знала! — но ничего не сказал. Не хотел, чтобы Александр стал причиной раздора. Проблема была не в Александре, проблема была в их браке, который все никак не умирал, все делал вид, что жив. Вот она сидит напротив — самая красивая из всех известных ему женщин. Тонкие пальцы теребят жемчужное ожерелье, которое он подарил ей на десятилетие свадьбы, сине-лиловый взгляд устремлен в пустоту, в нем немой вопрос, она спрашивает себя, что будет с их отношениями, что будет с ней самой, считает, сколько лет еще может оставаться красивой, обдумывает способы, как остаться его женой — или стать женой другого, и теряется при мысли, что все придется начинать сначала, с чужим человеком, когда он вот он, рядом, только руку протяни, легкая добыча, столько лет пролежавшая у ее ног.

Он разглядывал тонкие кисти, стройную шею, пухлые губы, он делил ее на кусочки, и каждый кусочек заслуживал высшей награды… Он представлял себе, как она болтает с подругами, рассказывает про выходные в Лондоне, или не рассказывает, вряд ли у нее много подруг… Представлял, как она едет в поезде, подсчитывает свои шансы и придирчиво изучает в зеркале свое лицо… Он так долго гнался за миражом ее любви. Там, где ему виделся оазис, пальмы, источник живой воды, была пустыня, сухой расчет… Получала ли она удовольствие со мной? Я ничего не знаю об этой женщине, которую столько раз обнимал. Но теперь это не мои проблемы. Моя проблема — как сегодня вечером положить ее иллюзиям конец. Она поискала глазами свою дорожную сумку: куда я ее поставил? Спрашивает себя, где она будет спать. Мы не будем спать вместе, Ирис.

Он открыл было рот, чтобы высказать эту мысль вслух, но тут она наклонилась и стала шарить рукой по полу, ища упавшую сережку. «Смотри-ка, — подумал Филипп, — этих серег я не знаю! Может, теперь кто-то другой дарит ей украшения? Или это дешевка, которую она увидела в витрине и сама купила?»

Ирис подобрала сережку, вставила в ухо. Одарила его ослепительной улыбкой. «Ее сердце — что кактус в иголках улыбок». Где он вычитал эту фразу? Наверное, запомнил ее, потому что подумал об Ирис. Прохладно улыбнулся в ответ. Я тебя знаю, ты переживешь наш разрыв. Потому что ты меня не любишь. Потому что ты никого не любишь. Потому что у тебя нет чувств. Облака пролетают над твоим сердцем, не оставляя следа. Ты как избалованная девочка, которой дарят игрушку. Она хлопает в ладоши, чуть-чуть поиграет — и бросит. Хватает другую, еще больше, еще красивее… И бросает еще быстрее. Ничто не может заполнить пустоту твоего сердца. Ты уже сама не знаешь, что может заставить тебя трепетать… Разве что грозы и ураганы способны пробудить в тебе хоть какой-то намек на чувство. Ты становишься опасна, Ирис, опасна для себя самой. Будь осторожней, не то разобьешься. Я должен был бы оберегать тебя и дальше, но у меня больше нет на это ни сил, ни желания. Я очень долго оберегал тебя, но это время прошло.

— Я привезла тебе подарки, — в конце концов сказала Ирис, чтобы нарушить молчание.

— Очень мило с твоей стороны.

— А куда ты дел мою сумку? — небрежно спросила она.

«А то ты сама не знаешь», — чуть не ответил он.