Читать книгу "t - Виктор Пелевин"

Когда переводчик закончил эту длинную фразу, индус спросил:

— И чем всё кончилось?

— Лёва развеселился, — продолжала Софья Андреевна. — Подарил ему эту ермолку и даже выпил с ним водки. Только, сказал, тут не в ермолке дело…

За столом засмеялись.

— Видишь, Лёва, исполнилось, — сказала Софья Андреевна, — хотя бы и только во сне. Возможно, это был сын или внук того Брахмана. Или вообще правнук.

— Вас не поймёшь, — махнул рукой Толстой, — Чертков говорит, Ариэль это я сам, а ты считаешь, что он потомок прозектора, укравшего ермолку. И потом, во сне у него были сообщники, которых я совершенно точно не встречал в Одессе.

Он повернулся к индусу.

— Так что же это всё-таки за амулет?

— Он называется «Книгой Жизни», — заговорил индус, делая паузы, чтобы переводчик успевал. — Где и когда он изготовлен, неизвестно, но уже много столетий он передаётся из поколения в поколение как сокровище. Считается, что если надеть его на шею и заснуть, можно увидеть вещий сон.

— Откуда он у вас?

— Я получил его в дар от своего учителя, а тот от своего. Они верили, что эта золотая книга позволяет заглянуть в будущее. Однако это будущее всегда видится через призму ума, который в него смотрит. Поэтому увиденное будет неизбежно засорено — или, вернее, обусловлено — личным опытом смотрящего. Если, допустим, вы кавалерист, то и увидите вы скорей всего будущее кавалерии. Тогда в вашем сне могут появиться железные лошади, изрыгающие огонь. Такой случай на моей памяти был…

— А если вы Лев, сочиняющий книги, — ответил Толстой, — то вас растерзают потомки сумасшедшего прозектора, который мечтал, чтобы его потомство посвятило себя литературе.

Переводчик долго объяснял игру слов, связанную с именами «Лев» и «Ариэль». Потом Толстой задумчиво сказал:

— Некоторые детали будущего мира… Как бы это сказать, они были вполне понятны и уместны во сне, но совсем лишились смысла сейчас. Я даже не могу их толком вспомнить. Как, знаете, если бы во сне вам объяснили принцип работы фонографа на арабском языке, и вы всё поняли, но проснувшись, не смогли бы ничего воспроизвести.

— Это лучшее свидетельство, — сказал индус, — что опыт был подлинным.

Толстой пожал плечами.

За столом установилась тишина. Воспользовавшись моментом, Кнопф прокашлялся и деликатно произнёс:

— Лев Николаевич! Я ещё раз хочу извиниться за допущенное недоразумение…

За столом засмеялись.

— …и сообщить, — мужественно продолжал Кнопф, — что фонограф теперь исправен и будет готов к работе, когда вы изволите приказать.

— Это я должен извиниться за недоразумение, — ответил Толстой, — большое вам спасибо, господин Кнопф… Гм. Как-то даже странно видеть вас без револьвера.

— Лёва, ты его совсем смутишь, — шепнула Софья Андреевна.

Но Толстой уже повернулся к индусу.

— Если отбросить все безумные детали, — сказал он, — я вынужден признать, что этот сон действительно определённым образом… Так сказать, соприкасается с моими давними мыслями. Со многими из моих мыслей. Но я не верю, разумеется, что таким образом можно заглянуть в будущее.

— Этот амулет позволяет увидеть истину, — ответил индус. — А будущее и прошлое — только часть истины.

— Не могу похвастаться, что видел истину.

— В таком опыте она может быть замаскирована, или смешана с бессмыслицей, — отозвался индус. — Как солнце в небе — иногда оно скрыто облаками, но его присутствие несомненно.

— Верно, у меня во сне много раз возникал вопрос об истине, — согласился Толстой. — Но ответа на него я так и не получил.

— Тогда опыт продолжится, — сказал индус. — Раз начавшись, он обязательно доходит до конца.

Толстой усмехнулся.

— Мы здесь встаём на зыбкую почву. Вы хотите уверить меня в том, что произошло чудо. Но, по моему глубокому убеждению, истина и чудо — две вещи несовместные. Когда заходит речь о разных там воскрешениях, преображениях и прочем, надо сразу проверять, на месте ли ваш кошелёк. Обратите внимание, ведь эти религиозные чудеса всегда какие-то убогие, заштатные — или икона плачет маслом, или, к примеру, хромой на обе ноги начинает хромать на одну, или бесы временно переселяются из одного стада свиней в другое…

— Лёва, — укоризненно сказала Софья Андреевна.

— Вы материалист? — спросил индус.

— Ни в коем случае, — ответил Толстой. — Я как раз полагаю, что нет заблуждения мрачнее, чем воззрение материалистов. Однако я не могу сказать, что целиком принимаю какую-то из религиозных доктрин.

— Вы верите в Бога?

— Конечно.

— А вы согласны с тем, что человек — это его воплощение?

Толстой засмеялся. Чертков повернулся к переводчику и сказал:

— Он потому смеётся, что два дня назад мы говорили как раз об этом. И Лев Николаевич замечательно, по-моему, сформулировал ответ. Он выразился так: человек считает себя Богом, и он прав, потому что Бог в нём есть. Считает себя свиньёй — и опять прав, потому что свинья в нём тоже есть. Но человек очень ошибается, когда принимает свою внутреннюю свинью за Бога.

Дослушав перевод, индус очень серьёзно кивнул и спросил:

— Вы верите в переселение душ?

— Я полагаю, — ответил Толстой, — что существование отдельной личности — это одна из фаз вечной жизни в постепенно возвышающихся формах. И эти формы так близки между собой, что смутное воспоминание о предыдущем состоянии не исчезает в человеке никогда. Может, поэтому и говорят о переселении. Но смерть в любом случае не страшна, она просто переход. Мир — одно целое. И нет другого чуда, кроме жизни.

— Согласен, — сказал индус, когда переводчик договорил. — Единственным настоящим чудом являемся мы сами. Поэтому я вовсе не уверяю вас в том, что с вами произошло чудо. Напротив, с моей точки зрения в таком опыте нет вообще ничего необычного.

Толстой улыбнулся.

— Ну, если так, хорошо. Значит, вы говорите, что я когда-нибудь досмотрю этот сон?

— Да, — сказал индус, — непременно. И амулет вам будет уже не нужен.

В разговоре возникла пауза, которой воспользовался появившийся в дверях лакей.

— Прибыли новые гости, — сообщил он.

— Кто там? — спросила Софья Андреевна.

— Двое образованных рабочих, — насмешливо сказал вошедший вслед за лакеем сын Толстого Дмитрий Львович, — и ещё девушка-курсистка. Кажется, из нигилистов — коротко стриженная, рыжая и курит папиросу. Хорошенькая.