Читать книгу "Законы прикладной эвтаназии - Тим Скоренко"

– Просто мы должны называть вещи своими именами. Опыт – это пытка. Лаборатория – это пыточная камера. А результат пытки – информация.

– Да, – Варшавский кивает.

Эйткен косо усмехается.

– Я буду ждать от вас доклада, господин Варшавский. Или не от вас. Или от того, кто возглавит лабораторию.

Варшавский молчит и смотрит на звёзды. Чем-то они напоминают глаза Эйткена.

5

Уже два раза Якобсен продемонстрировал Варшавскому свою власть. Смотри, господин министр, я волен уничтожить тебя физически. Смотри, мне не трудно обеспечить тебе и политическую смерть.

Варшавский даже несколько удивлён. Они хотят сделать его своим врагом? А потом сделать врага преемником?

Но ладно. По крайней мере, визит Эйткена снял вопрос о проблемах в лаборатории анабиоза. Значит, с ним просто играют. И эту игру придётся терпеть ещё некоторое время – до середины декабря как минимум. До его восшествия на европейский престол как максимум.

Настроение министра улучшается. Он вспоминает, что завтра в девять утра его ждут в лаборатории анабиоза. Терпеть до завтра не хочется, а на сегодня больше никаких встреч не запланировано. Все совещания он снял, чтобы освободить время для визита Эйткена. Последний провёл в кабинете министра не более получаса, но возвращать встречи на ранее назначенное время уже поздно.

Варшавский вызывает Певзнера.

– Добрый день, Анатолий Филиппович.

– Добрый день, Марк. Вопрос о лаборатории анабиозиса решится к понедельнику, он уже и так почти решён. И ещё: я хотел бы перенести нашу встречу с завтрашнего дня на сегодня. Можем ли мы сделать так? Когда вы будете на месте, чтобы я подъехал?

– Скорее это я должен спрашивать, когда вы сможете подъехать. Мы почти всегда на месте. Можно сегодня во второй половине дня, в любое время.

– Сегодня в шесть?

– Да, конечно. В шесть.

– По комму нельзя сказать, что там происходит? У меня шифрованный канал.

– Всё равно лучше не говорить. Там происходит действительно что-то важное. И лучше всё увидеть вживую.

– Хорошо, Марк. Тогда ждите меня.

– Да, Анатолий Филиппович.

Варшавский откидывается на спинку дивана, тут же принимающую максимально комфортную для спины форму. Мелкие проблемы, беспокоящие его с утра, решились сами собой. Остались две крупные. Первая – подготовка к голосованию в Совете Верхней Москвы и ближнего космоса. Хотя этим и так занимается Алексей и его инициативная группа. Судя по последним данным, ничто не предвещает краха проекта на этой ступени.

Вторая проблема – реорганизация лаборатории по исследованию вринкла. Хотя это даже не проблема. Всё уже сделано. Всё уже готово. Нужны только подопытные.

– Добрый день, Сергей Сергеевич, – говорит он по комму.

– Добрый день, Анатолий Филиппович.

– У меня к вам серьёзный разговор. Давайте не будем его откладывать.

– Конечно, Анатолий Филиппович. Но вы же знаете: я люблю подготовиться.

– Тогда я дам вам намёк. С понедельника мы начинаем.

– Но…

– Да. Именно с понедельника.

– Я готов к встрече в любое время.

– Завтра в первой половине дня. В десять, скажем.

– В лаборатории.

– Да.

Сергей Сергеевич Бергер старше Варшавского лет на тридцать. Сын Сергея Сергеевича умер от вринкла. И дочь Сергея Сергеевича умерла от вринкла. И Сергей Сергеевич готов на всё, чтобы отомстить болезни за свою семью. Поэтому он – идеальный начальник лаборатории.

Собственно, весь состав лаборатории – это люди, которые так или иначе пострадали от чумы двадцать седьмого века. Ненависть к врагу в данной ситуации может заглушить любые другие чувства. Сострадание, например. И моральные качества.

Анатолий Филиппович очень хочет расслабиться. Никакие тайские массажистки не могут спасти его от постоянного напряжения. Он понимает, что легко не будет никогда. Ни после заседания Совета Европы, ни через год, ни через десять лет. Он сам избрал такую дорогу, и она терниста. Врагов и соперников на этой дороге будет гораздо больше, чем друзей и соратников.

Он подходит к шкафу с дверцами из резного дерева. Шкаф по команде открывается. Варшавский некоторое время рассеянно смотрит на ячейки, а затем выдвигает одну из них. Там лежит деревянная резная коробка. Он открывает коробку.

Smith & Wesson Model 686P. Семизарядный револьвер калибра.357 «Магнум», экземпляр 1984 года. Варшавский достаёт револьвер из кофра, взвешивает в руке. Из специальной ячейки извлекает speedloader с патронами, отщёлкивает барабан, заряжает оружие. Подходит к столу, садится в кресло.

Щелчок пальцев – и на столе появляется стакан с виски. Отпивает глоток.

Прокручивает барабан. Снова отщёлкивает его. По одному извлекает шесть патронов из семи. Защёлкивает барабан. Прокручивает его ещё раз. Приставляет к голове.

Опускает. Подходит к зеркалу. Снова приставляет дуло к голове. Смотрит на своё отражение.

Нажимает на курок. Раздаётся щелчок. Варшавский смеётся, потом открывает барабан – там нет ни одного патрона. Движением умелого фокусника извлекает последний патрон из кармана.

Анатолий Филиппович Варшавский играет только наверняка.

6

Из прострации Гречкина выводит громкий оклик Певзнера.

– Гречкин! Ты слышишь, что я говорю?

– Не-а, – улыбается Гречкин, отрываясь от трёхмерного чертежа.

– Я, конечно, понимаю твою безумную занятость и бурлящий энтузиазм, но, может, ты всё-таки отвлечёшься на пять минут и приведёшь в порядок хотя бы своё рабочее место? Веди себя с Варшавским, – тут Певзнер понижает голос, – как сотрудник лаборатории, а не как…

Всё понятно. Не как парень дочери министра. И не как сумасшедший учёный.

– Ну, ты понял. Тебя будем хвалить. Варшавскому показывать всё, от него секретов нет.

– О’кей. Джонни доедет?

– Нет, я его попросил остаться в анабиознике. У нас и без него проблем хватает.

Гречкин осматривает своё рабочее место. Горы безделушек, крошки, мелкий мусор, бутылки с недопитыми напитками.

– А всё потому, – констатирует Марк, – что ты отказываешься включить автоуборку.

– Она сожрёт что-нибудь нужное.

– У меня не сжирает. Быстрее бы отучился нужное где попало оставлять.

Гречкин смотрит на Певзнера укоризненно.

– У тебя десять минут, – подытоживает Марк и уходит.

На самом деле лаборатория чиста и аккуратна. Никакой особенной суеты перед визитом Варшавского не наблюдается. Гречкин – единственный, кого приходится воспитывать. С одной стороны, Майю это веселит, с другой – раздражает. Всё-таки каждый должен знать границу между взрослым и ребёнком. И уметь в зависимости от обстоятельств находиться или с одной её стороны, или с другой.