Читать книгу "Бета-самец - Денис Гуцко"

Прокатилось над крышами «ура». Фейерверки цветасто разодрали небо. Сгорели пущенные им вдогонку огненные головастики.

Пришло сообщение от Коляши: «С наступившим!» «С наступившим, дружище, — набрал в ответ Топилин. — Как-нибудь нагряну. Бо ёк порядку».

Топилин закурил, приспустив окно.

С балкона, скрытого от него деревьями, отстрелялся последний припозднившийся фейерверк. Патрульные чокались шампанским на ступеньках клуба.

За углом, в ярком свете фонарей, перед ним распахивалась небольшая площадь. Пятиэтажки и офицерский клуб. Из подъезда, чуть не налетев на топилинский «Тигуан», выскочил военный. Без знаков различия, в одной тельняшке. С пятикилограммовым мешочком сахара в руке.

— О-о-о, сейчас чайку попьем! — приветствовали его с балкона, скрытого от Топилина деревьями.

17

Девяносто шестой встречали вместе: бывшая семья плюс Зинаида.

Саша не ожидал, что такое возможно. Отец уже укоренился в новой семье, родители общались редко и трудно. К тому же Зина… Но отец мамино предложение о совместном Новом годе принял почти без колебаний — перезвонил в тот же день и сказал, что согласен, продукты привезет заранее, с них только елка.

Так и было. Он затащил в дом груды одинаковых пакетов, из которых на застиранную скатерть высыпались закрома одного из гастрономов на Садовой. Мама вежливо интересовалась:

— Артишоки? Это вкусно? На что похоже?

Отец бойко отвечал про артишоки, объяснял про настоящее и ненастоящее шампанское, про фуа-гра.

— Вот, в треугольных банках. Это что-то!

Саша не слушал, но жадно наблюдал за посвежевшим, снова таким уверенным в себе и по-новому красивым отцом — Новый год пройдет быстро, где потом искать такого Григория Дмитриевича?

А праздника, как и следовало ожидать, не вышло. Все-таки папа и мама больше не были папой и мамой. Ничто не было прежним, и Саша не понимал — зачем притворяться. Из собравшейся за столом четверки лишь побитый жизнью Зиноид, вернувшийся в привычное состояние тихой зажатости, выглядел естественно, вполне справляясь с поставленной задачей: не драматизировать, держаться непринужденно, что было, то было, всё в прошлом и возврату не подлежит.

Весь вечер Зинаида приветливо улыбалась столовым приборам и шепотом смеялась шуткам отца. Григорий Дмитриевич сказал ей несколько фраз: поинтересовался здоровьем, похвалил прическу и попросил передать горчицу к холодцу.

«И как ему удалось натаскать эту каменную дуру на роль? — в который раз горячился Саша. — Чем, чем в ней можно было увлечься? Ну чем?»

Дабы избежать натянутых пауз: сын молчал, сославшись на то, что до сих пор не очухается от армии, бывшая жена хоть и старалась развить безобидные общие темы, быстро выдыхалась, — Григорий Дмитриевич принялся вспоминать забавные истории, приключившиеся с ним в бизнес-поездках. Анекдотов о новых русских он знал великое множество и рассказывал их с лукавым огоньком в глазах — мол, я ведь и сам без малого новый русский, кто бы мог подумать!

Отцу было радостно и удивительно от того, что можно, оказывается, так, можно, — что он так смог: начать жизнь заново, совсем другую жизнь, о которой еще вчера ничего не знал, — и вот те раз, справляется со стихиями торгового бизнеса не хуже, чем справлялся со стихиями любительского театра, да будет светла его память… Я и не такое могу, смеялись его глаза. Он, кажется, праздновал свой собственный праздник — праздник зрелого удачливого мужчины, получившего от жизни свое.

«Но если честно, — напоминал себе Саша, давясь проклятым артишоком. — Вся его новая жизнь приключилась только потому, что он женился на Валюше. На Валечке-Валюше, ядреной бизнес-вумен. Взял в руки одно налаженное дело, раскрутил другое. Чего б не смочь. И я смог бы».

К тому времени Григорий Дмитриевич закончил с турецкими шмотками и коврами и занимался поставками сахара.

Сахарный дефицит, разразившийся в девяносто первом, держался в Любореченске долго. Григорий Дмитриевич хоть и вошел в бизнес поздновато, все же успел отхватить себе место под солнцем. Сыграл ва-банк — уговорил Валюшу выдать ему всё, что было в наличности, и не прогадал. «КамАЗ» сахара уходил с восьмидесятипроцентной накруткой, обороты можно было удвоить за несколько ходок.

Кроме Саши, своего артишока никто не доел. Так и пролежали, надкушенные, в тарелках.

Часов около двух Григорий Дмитриевич напомнил, что прямо из-за стола уезжает в деловую поездку, на Урал. Вскоре под домом раздался тирлинькающий автомобильный сигнал, и отец выскочил на улицу как был, в сорочке с закатанными по локоть рукавами. Саша вышел следом, якобы в туалет.

— Митрич, — услышал он в приоткрытое для вентиляции окно. — Валентина Олеговна сёдни моей звонила, пытала страшной пыткой: правда мы уехали или нет. Моя-то отпиралась, как партизан.

— Не проговорилась, нет?

— Не. Это точно. Я рядом сидел. Только, Митрич, если твоя, пока нас нету, опять приступится, моя же и сболтнуть может. Бабье дело такое, знаешь, языкастое.

— Вот что, Стасик, из гостиницы позвонишь ей, скажешь, что с меня магарыч, если будет язык за зубами держать. Для Вали мы с тобой уехали вчера, и точка.

После того Нового года Саша видел отца еще несколько раз. Веселый огонек вспыхивал, но не так ярко.

— Надо бы как-нибудь посидеть, а, сынок? — говорил отец торопливо и непременно добавлял: — Не сейчас. Дел по горло.

Сахар он гонял уже несколькими машинами, изредка — для контроля за водителями и поддержания деловых связей на местах — отправляясь на закупку лично. Начал строить дом, денег в кассе иногда не хватало, и Григорий Дмитриевич занимал под пятнадцать процентов в месяц у приятелей, тех самых, которые знавали его режиссером «Кирпичика» и лором Первой городской. Само собой, отдавал строго в срок. Что превратило его в кормильца многих бывших «кирпичников», располагавших свободной тысячей баксов и не умевших найти ей лучшего применения.

Весной того же года Григорий Дмитриевич решил купить джип. Попредставительней. Мог себе позволить. Присмотрел на авторынке свеженький «Хаммер» из Германии, с дополнительными опциями, без пробега по России. Заплатил продавцу полную сумму и забрал машину, но с условием, что покатается, присмотрится, — а через неделю, если машина ему не понравится, он ее вернет. Продавец, видимо, такое условие всерьез не воспринял — как и самого Григория Дмитриевича: все-таки внешне врач и театрал изменился несильно. А Григорий Дмитриевич покатался неделю и — надо же — пригнал «Хаммер» обратно. «Нет, — говорит. — Все-таки не мое. Не подходит. Забирай, как договаривались, назад, отдавай деньги». Продавец крутанул пальцем у виска, разнервничался и возвращать деньги отказался. Не кидаться же на него в драку. И Григорий Дмитриевич отправился к Данилу Валерьяновичу Палому, вору в законе, который присматривал за северо-западными районами Любореченска. Попросил рассудить его с нетвердым на слово продавцом.