Читать книгу "Жажда - Джеррод Шустерман"

Часы бьют девять.

Музыка стихает, словно по сигналу, сверкающие Изумрудные ворота открываются и приглашают человечество в Самую Счастливую Страну на свете.

56) Алисса

Обильно намыленная губка, мокрая мочалка, сухое полотенце. И – еще разок то же самое!

Стук в дверь ванной.

– Алисса! Выходи! – просит Гарретт. – Мне в туалет нужно.

Обильно намыленная губка, мокрая мочалка, сухое полотенце. И – еще разок то же самое!

– Иди в ванную на первом этаже.

– Я не могу. Там отец.

Обильно намыленная губка, мокрая мочалка, сухое полотенце. Одна рука, другая. Нога – и вторая. Наконец-то я буду чистой-пречистой. Еще немного – и все.

Гарретт опять стучит в дверь.

– Что ты там делаешь?

– Душ принимаю.

– Но я не слышу воды.

– Ты просто глухой.

Но Гарретт – не глухой. Душ действительно выключен. Правда, губка у меня вся в мыле, мочалка мокрая, а полотенце сухое, но вода из душа не течет. Вместо этого я черпаю теплую воду из наполовину наполненной раковины – так, как это люди делали во времена, когда не было водопровода. Теперь, когда починили бойлер, нам не нужно самим ничего кипятить. А поскольку в нашем районе дважды в неделю работает водопровод, мы можем теперь и душ принимать. Я знаю это. Знаю, но не могу. Не могу заставить себя просто поливать свое тело водой и смотреть, как она утекает в никуда.

Может быть, я привыкну. Когда-нибудь, но не сегодня. А сегодня у меня губка, мочалка и полотенце. И я счастлива. Более, чем счастлива. Я живу полной жизнью.

– Мы скоро уходим! – кричу я Гарретту. – Ты готов?

– Пока что я готов пойти в туалет, – отвечает он.

Кризис был объявлен преодоленным две недели назад – ровно через день после того, как меня, Гарретта и Келтона по воздуху эвакуировали к озеру Эрроухед, где был организован самый большой в нашей округе эвакуационный центр. Лагерь работал для тех, кто сам смог туда добраться, что было непросто. Оказалось, что мы надышались дымом, и нас начали лечить. Мои легкие болели не меньше недели. Сейчас мне гораздо лучше.

Я вытираю волосы, надеваю халат и впускаю Гарретта, который принимается за свои дела, даже не дождавшись, когда я выйду. Типичная ситуация. И все-таки сегодня нет ничего типичного. Есть новое «нормальное», и в этом новом «нормальном» наши жизни оказались испещрены кавернами сюрреального.

Я увидела это в первый раз, когда мы отправились в «Костко».

Полки гипермаркета вновь заставлены разнообразными товарами – словно ничего и не случилось. И только в том отделе, где продают воду, висит дурацкое объявление: «Вода есть!»

Но если гипермаркет не изменился, то люди – да. Я обнаружила, что теперь можно выделить четыре типа людей, и особенно это очевидно в «Костко», в проходах между рядами товаров.

Есть люди, пребывающие как бы в забытьи, словно для них кризис оказался сном, который был смыт при пробуждении первыми лучами солнца. Может быть, этим людям удалось уехать еще до того, как все стало плохо, а может быть, они вообще не от мира сего. Я никак не могу понять их: говорить с ними – это словно общаться с инопланетянами, которые только притворяются людьми.

Вторая категория – это люди, подобные нам, те, кто прожил и пережил кризис и кто все еще страдает от посттравматического синдрома. Мы тормозим в проходах гипермаркета, восхищаясь обилием товаров и четкостью работы персонала, но мы ничего не принимаем на веру и крепко держимся за наши тележки, словно от них зависит сама наша жизнь.

Третий тип – это, я бы сказала, самоосуществившиеся люди – те, кто во время кризиса нашли в себе нечто, о существовании чего они и не подозревали. Это – грубо говоря – герои. Эти заговаривают с незнакомцами, ищут возможности кому-нибудь помочь. Они обнаружили в себе способность быть полезными и не хотят, чтобы эта способность исчезла вместе с кризисом. Я восхищаюсь этими людьми. Они обрели то, чего не имели раньше – цель существования.

И, наконец, последняя категория людей – это тени. Они молча перемещаются по проходам гипермаркета, избегая людских взглядов, трепеща от страха, что встретят кого-нибудь, кто обвинит их в совершении чего-то ужасного и непростительного – того, что они сделали, чтобы выжить. Эти люди не смотрят другим в глаза, опасаясь увидеть самих себя в истинном, неприглядном свете.

То же самое и в школе. В школу мы вернулись пару дней назад. Хотя учебный год – если судить по календарю – закончился, занятия возобновились. «Пусть все завершится логично», – заявило школьное начальство. И правильно – водяной апокалипсис нельзя счесть закончившимся, пока дети не вернулись в школы.

Трое из наших учителей погибли. Двоих мы любили, третьего не очень. Но всех троих оплакивали в равной мере. Не вернулись в классы и тридцать восемь учеников, и среди них – школьная футбольная звезда и еще одна девушка, которую всеобщим голосованием признали второй из наиболее выдающихся учащихся нашей школы. Да, многие не вернулись и не вернутся. Например, моя подружка София. Кто знает, увижу ли я ее когда-нибудь?

Есть у нас и тени. Каждая из них напоминает призрак того, кем он был когда-то. Среди них Хали Хартлинг, например. Когда-то она жила полной жизнью, была на самом верху социальной пирамиды. Сейчас она тихо, едва заметно передвигается по школьным коридорам, и, как я подозреваю, мы уже не увидим, как она блистает на футбольной площадке. Мне кажется, я тоже могла бы стать тенью, потому что совершила множество поступков, которыми не могу гордиться. Но я решила носить воспоминание об этом как знак отличия, а не позора. Если на мне и остались шрамы, то они получены в бою, и не мне их стыдиться.

Если подумать, то ничего нормального нет в нашем новом «нормальном». Интересно, а как мы станем жить дальше? Сможем ли оставить наше прошлое позади? Смогут ли тени научиться жить так, словно ничего и не произошло? Вернутся ли герои к своим прежним мелочным эгоистическим заботам? Будут ли залечены эмоциональные раны? И отпустят ли меня ночные кошмары, главными участниками которых стали мои родители?

Меня нисколько не утешает тот факт, что реальность оказалась не менее страшной, чем то, что является мне во сне.

Маму сшибли с ног во время бунта на побережье, когда они стояли в очереди к опреснителям. Она упала на песок. Разъяренная толпа не обратила внимания на тело, лежащее под ногами. Ее топтали, сломали три ребра, ее левое легкое было проткнуто, а сама она получила сотрясение мозга третьей степени. Маме повезло, что вскоре прибыли парамедики и перевезли ее в больницу, а то бы она умерла.

Отца арестовали – не за что-то конкретное, а, скорее, за то, что он оказался не в то время не в том месте. А может быть, он пробивался через толпу, чтобы помочь маме, и его арестовали как прочих бузотеров?

Слава богу, оба очутились в очень приличных местах. Больницы снабжали водой в первую очередь, а тюрьма округа, относящаяся к правительственным учреждениям, от источников воды даже не отключалась – как и прочие муниципальные учреждения. Забавно, что тюремная камера стала максимально безопасным местом. Хотя отцу пришлось нелегко – не знать, что с матерью, со всеми нами. В тюрьме происходили, наверное, еще какие-то неприятные вещи, но отец об этом не говорит. И я его за это не виню.