Читать книгу "Король без трона. Кадеты империатрицы - Морис Монтегю"

Дитрих пожал плечами и упрекнул маленького часовщика из переулка де Мо-Вестус:

— Вы просто старый дворянин отжившего режима!

Гранлис же, не желая высказываться, только промолвил:

— Эге, два колокола — два разных тона.

Оставшись наедине с дочерью, Боран взволнованно заговорил:

— Нужно уехать отсюда! Скорее, во что бы то ни стало! Здесь грозит уже новая опасность. Принц мало-помалу поддается растлевающему влиянию этого демагога, превращается в якобинца! Он напоминает мне своего несчастного отца: такой же слабохарактерный, как и тот. Он точно так же способен нацепить на себя красную кокарду и надеть фригийский колпак. Неужели ты не замечаешь, что он устал от самого себя, от тяжести своего происхождения и своих законных прав, освященных свыше?

Рене соглашалась, хотя и без особенной горячности. Принц, отвергающий своих предков, добровольно отрекающийся от своих привилегий, приближался тем самым к плебейке, какой она была по рождению. Но еще более ее радовало то обстоятельство, что принц никогда больше не говорил о Полине Боргезе. В конце концов они тоже проникли в эту тайну. Но теперь, по-видимому, всему наступил уже конец, и Рене тешила себя мечтой, что она одна осталась верна своему бедному непризнанному принцу, своему королю без престола.

Но Дитрих не унимался и оставался по-прежнему верен себе. Однажды он сказал Гранлису следующее:

— Не понимаю, каким образом вы, именно вы, можете оправдывать и извинять прежний режим? Правда, вы принадлежите к дворянству, но ведь к самому мелкому, самому незначительному дворянству. Смотрите: теперь вы уже в двадцать два года капитан; в двадцать восемь будете полковником, а в тридцать — уже генералом. Весьма вероятно, что к сорока вы будете и маршалом, как многие, которые не стоят вас. Да, да, ведь я тоже умею разбираться в людях и скажу вам без лести, что вы в умственном отношении стоите много и много выше среднего уровня; при желании вы можете далеко пойти: вы можете сделаться герцогом, сенатором, если захотите, а то и министром. А в царствование ваших королей вы не осмелились бы и мечтать о золотых эполетах. Ведь так? Сознайтесь-ка!

— Сознаюсь! — безучастно, как отдаленное эхо, ответил Гранлис.

А Дитрих опять принялся за свое:

— Ваши Бурбоны! Ну скажите пожалуйста, кто о них думает? О них вся Франция уже успела позабыть. Корсиканец все захватил себе: славу, власть, преданность мужчин, восторженное поклонение женщин. Кто теперь думает о графе Прованском? Кто интересуется господином д’Артуа? Всем ли известно существование некоего герцога Ангулемского и герцога Беррийского? Все это отхлынуло от настоящего времени так же далеко, как Всемирный потоп.

— А дофин?.. А Людовик Семнадцатый? — решилась вставить Рене.

— Дофин, или Людовик Семнадцатый, как вы изволили сказать, умер в Тампле.

— Говорят! — спокойно кинул Гранлис.

На этом разговор прервался.

— Ну конечно! — сказал в тот вечер Боран своей дочери. — Не знаю, что именно виновато: болезнь, моральное переутомление или отвращение, но наш принц отрекается! Это ясно! В таком случае зачем же мы так отчаянно боролись? Зачем двадцать раз рисковали нашей жизнью?.. Ради чего?.. На что все это?!

— Полно, отец, — тихо остановила его Рене. — Вы говорите сейчас, как отъявленный эгоист.

— Это я-то? О господи! — растерянно крикнул часовщик.

* * *

Настал наконец день, когда Гранлис встал на ноги. Неделю спустя он уже бродил по городской площади. Дитрих со свойственной ему добросовестностью объявил, что Гранлис теперь вне опасности и может предпринять дальнейший путь во Францию при условии коротких переходов и удобных остановок. Это заявление стоило ему многого, но его добросовестность, всегда и во всем брала перевес.

Говоря это, Дитрих больше смотрел на Рене, чем на принца. Он ни разу не рискнул намекнуть ей о своих чувствах, ни на один намек, не произнес ни одного нежного слова, но тем не менее его отношение ясно отражалось в его открытых глазах.

Вот почему он добавил:

— Я знаю, что никто не ездит в Майнц, тогда как Париж, город-светоч, всех притягивает к себе. Если мне… придется случайно постучаться у ваших дверей, скажите, могу ли я надеяться, что вы вспомните то время, когда я был вам другом?

И Боран и Рене одновременно протянули ему руки. Они были очень взволнованы и растроганы. Как никак, хотя бы и бессознательно, но этот революционер спас наследника их короля.

Дитрих тоже был очень растроган прощанием.

— Я скоро, скоро приеду… Да, да… непременно приеду… Я знаю: Вавилонская улица (они ему дали адрес Гранлиса). Я хочу кое-что сказать вам и надеюсь, что буду услышан.

Принц напоследок снова обрел свое обычное достоинство. Его последние слова составляли загадку для того, кому они были сказаны:

— Господин Дитрих, дорогой мой доктор! Я хочу, чтобы вы знали, что я вас люблю и уделяю вам в своем сердце избранное место. Может быть, настанет день, когда я буду в состоянии отблагодарить вас не только одними словами… в тот день вы, может быть, будете несколько изумлены… Может быть, вам придется несколько изменить свои взгляды… Но пусть!.. Мы только вместе посмеемся над нашим заблуждением, и вы навсегда останетесь одним из моих наилучших друзей.

— Ваши слова, капитан, полны таинственности, — ответил Дитрих, — но это ничего; я, правда, не улавливаю сути, однако в общем они мне все же доставляют много удовольствия. Поцелуемся же на прощание!

Карета, мягко покачиваясь, выехала за город. Путешественники оглянулись. Дитрих верхом остановился на пригорке и махал им платком.

— Что за чудное, великое сердце! — задумчиво прошептал принц.

XIX

Пять недель спустя после свидания в Тильзите, в один светлый августовский день, по улицам Йены ехал верхом молодой французский офицер. Он, по-видимому, отыскивал не без труда какой-то дом.

Все горожане сидели по своим домам. Это было как раз обеденное время, и все обитатели — от самого знатного до последнего подмастерья включительно — были деятельно заняты ублаготворением своей утробы.

Доехавши, наконец, до одного домика с зелеными ставнями, всадник радостно улыбнулся, остановил коня, соскочил с седла и взялся за молоток, висевший у двери.

В то же мгновение из окна выглянула хорошенькая головка, вгляделась в посетителя… раздался громкий возглас искренней радости, а вслед за этим послышались быстрые, тяжелые шаги по лестнице. Хорошенькая головка принадлежала Труде Зеннефельдер, а тяжелые шаги — ее брату, который спешил открыть дверь.

— Невантер! — радостно вскрикнул он. — Добро пожаловать!.. Мы… трое… частенько вспоминали вас!

Маркиз сердечно пожал ему руку. Он тоже был радостно взволнован.

— Давайте-ка вашего коня, — сказал Зеннефельдер, — я сейчас препровожу его в харчевню, а вы тем временем поднимитесь наверх. Вас уже ждут!