Читать книгу "Все мои женщины. Пробуждение - Януш Леон Вишневский"

Идя после завтрака по гостиничному лобби, чтобы взять куртку из номера, Он встретил Милену. Она сидела, повернувшись к Нему спиной, на низком деревянном стуле, обитом бархатом. Собранные в пучок волосы, короткая, до талии, кожаная куртка. В ушах наушники. Напротив нее сел невысокий молодой мужчина с вьющимися черными волосами и смуглой кожей. Он начал что-то говорить ей, улыбаясь и театрально жестикулируя. Он остановился у стойки и стал наблюдать за этой сценой. Мужчина все время поглядывал на ее декольте. Милена медленно вынула наушники из ушей, как будто прислушиваясь к тому, что он говорит, а потом с развязным видом медленно положила ногу на ногу. Черная кожаная юбка задралась кверху, демонстрируя ее бедра. Мужчина, беседующий с ее декольте, тут же опустил взгляд ниже и придвинул стул поближе. Именно в этот момент Милена заметила Его и, вскочив со стула, подошла к Нему.

— Уф-ф, как хорошо, что ты есть, — сказала она тихонько. — Я тебя искала в номере, но потом увидела нашу машину на стоянке.

— Я же тебя вчера даже не поцеловала, — добавила она шепотом.

Она встала на цыпочки и, нежно сжав Его лицо ладонями, поцеловала Его в губы. Когда она попыталась просунуть язык Ему в рот, Он схватил ее за локти и, высвобождаясь из ее рук, отвернул голову. И встретил завистливый, полный разочарования взгляд кудрявого мужчины.

— Ты же не сердишься на меня за вчерашнее, правда? — спросила она неуверенно.

— Я уже восемь месяцев не принимаю таблетки, — шепнула она, глядя Ему прямо в глаза. — Совершенно не слежу за овуляцией. И вот испугалась, что ты можешь в меня кончить. Ну, было похоже. А мы ведь совсем ничего не сделали, чтобы предохраняться. Времени не было. Поэтому я решила побыстрее убежать, пока мы не дошли до конца. Признаю, очень грубо, но это же для общего блага, Поляк. Понимаешь? Потом, в номере, когда мастурбировала, я фантазировала, что удовлетворяю тебя ртом. Я понимаю, что как любой нормальный мужик ты бы с удовольствием согласился. Но я не была уверена, что ты потом будешь думать. По очень важному для меня вопросу. Вопросу моей репутации. Мы же все-таки совсем недавно знакомы. А мне, к сожалению, приходилось иметь дело с мужчинами, которые считают, что если женщина в первый же раз делает им минет, то она шлюха. А если не делает его во второй, то она закомплексованная ханжа.

Слушая ее шепот, Он вспоминал со стыдом свои ночные рассуждения о шекспировской драме, которая якобы перед ним разыгралась. А ведь речь совсем о другом и куда более прозаичном — об овуляции. «Женщины все-таки лучшая часть человечества», — подумал Он, улыбаясь ей.

— Не знаю, есть ли у тебя планы на сегодня. Но если даже есть — подари мне свое время, — сказала она.

— И возьми меня с собой в Исландию, — добавила она с улыбкой и на секунду умолкла.

— А если все-таки не хочешь или не можешь по каким-то причинам, то хотя бы проводи меня в мой номер и спаси от этого итальянского героя-любовника.

Они прошли городок Рейкьявик вдоль и поперек меньше чем за час. Он был так увлечен разговором с Миленой, что, откровенно говоря, мало что помнит об этом Рейкьявике. Разноцветные низкие деревянные дома, грязные лужи — в которые Он постоянно попадал — растаявшего снега, атмосфера маленького провинциального города и необычное здание концертного зала и конференц-центра: футуристичное, монументальное и в то же время прозводящее впечатление легкости и воздушности, пересекающиеся параллелепипеды и пирамиды, сделанные из стеклянных панелей, выточенных по образцу шестиугольных базальтовых столбов[43]. Милена обязательно хотела войти внутрь. Она так долго уговаривала и убеждала молодого охранника, что в конце концов он провел их через одну из дверей в главный концертный зал. Они вошли в гигантский зал, напоминающий эллиптичный неф какого-то современного, монструозного храма. Ряды прожекторов, подвешенных под красным потолком, три ряда балконов и лож. Все в красных тонах. Как и пол главной сцены. Аскетичные, темно-красные кресла перед сценой и на балконах. Явно впечатленная Милена торопливо сбежала по лестнице к сцене и уселась в одном из средних рядов. Он не отходил от двери. В какой-то момент она повернулась к нему и начала говорить об операх, которые хотела бы услышать еще раз. Прямо здесь. Акустика в зале была удивительная — несмотря на расстояние между ними, Он отлично слышал каждое слово ее монолога. Она в течение получаса, не останавливаясь, рассказывала Ему взволнованно о композиторах, солистах, сценах, оперных сценах, стилях, трендах, оперных скандалах, своих воспоминаниях и впечатлениях от концертных залов, о своем двойственном отношении к Вагнеру, которому не могла простить нацизма и антисемитизма, но которым, с другой стороны, восхищалась и о недооцененности которого страстно спорила со своим профессором во время учебы в музыкальной школе в Гданьске. Она цитировала отрывки из либретто к операм, называла даты предпремьер и премьер, фамилии композиторов, дирижеров оркестров, названия произведений. Ему даже показалось в какой-то момент, что она сейчас сорвется с места, выбежит на сцену и начнет петь какую-нибудь арию Пуччини. Он слушал ее, стараясь одновременно мысленно упорядочить, как-то разложить по полочкам, свести воедино два крайних, совершенно противоположных впечатления об этой женщине: с одной стороны — очень распутной, фривольной, демонстрирующей свою сексуальность и провоцирующей, рафинированной, хитрой и самоуверенной на грани хамства самки, а с другой — мелодраматичной, сентиментальной, романтичной, нежной, хрупкой, ранимой, мечтательной и готовой плакать настоящими слезами над судьбой наивной Гальки из оперы Монюшко, брошенной, поруганной и обманутой. Причем обе эти противоположности находились в теле женщины, которая не выносила Стриндберга, ибо, по ее словам, «почти все, с точки зрения психологии, он в своих пьесах украл у гениального Чехова».

Он думал и о том, как сильно и как несправедливо мужские стереотипы влияют на восприятие и сортируют женщин по тесным ячейкам, за рамки которых тем никогда уже, возможно, не удастся выйти. Он ведь тоже поместил Милену в такую ячейку с надписью: «Неплохая задница на раз или два, но о Достоевском с ней не поговоришь». Если бы она не выглядела так, как выглядела, то Он, возможно, по причине хорошего воспитания и солидарности с землячкой подвез бы ее на машине из аэропорта в отель в Рейкьявике, но точно не затащил бы к себе в номер, выслушав эту наивную сказку о лифчике, который она не может якобы расстегнуть. Мужское сито, отделяющее зерна от плевел, разумеется, работает. Оставляя на сетке, разумеется, только зерна. Или жемчужины. Ослепительный образ жемчужины: большая грудь, узкая талия, длинные ноги, широкие бедра, пухлые губы, миндалевидные глаза, прикрытые веками с трепещущими длинными ресницами… Это сито у мужчины в течение жизни не меняется. Меняется только определение того, что есть жемчужина. Берешь в пальцы то, что поблескивает на дне сита, а это, оказывается, пластиковый камушек из дешевого колечка за два пятьдесят девять. Как те дамы, от которых Он запирался в своей ванной, а потом убегал среди ночи на важные деловые переговоры. И вот тогда ты меняешь определение. Иногда у твоего сита слишком крупные дырки — и на сетке ты не находишь ничего, что искал, и тогда ты наклоняешься к самому его дну, туда, где уже ничего не должно быть, и тебе удается выловить оттуда любительницу опер, читающую Чехова и Стриндберга. С узкой талией, широкими бедрами и тяжелой грудью, как ты любишь.