Читать книгу "Красные бокалы. Булат Окуджава и другие - Бенедикт Сарнов"

К прозе Булата я относился сдержанно,

но в разговорах с ним на эту тему никогда не высказывался.

Однажды, правда, высказалась моя жена.

Она как-то сказала, что он плетет свою прозу, как кружева (или – что она похожа на кружева. Что-то в этом роде).

Его эта мимоходом брошенная фраза, очевидно, задела. И эту свою задетость он не утаил, обнаружил ее в одном из своих стихотворений:

Упрямо я твержу с давнишних пор:

Меня воспитывал арбатский двор,

Все в нем, от подлого до золотого.

А если иногда я кружева

Накручиваю на свои слова,

Так это от любви. Что в том дурного?

Если тут и слышится отзвук обиды, то выражена она, эта обида, предельно мягко, даже как будто бы добродушно. (Можно себе представить, какую реакцию выдал бы в этом случае Максимов.)

Но тщеславие – в той минимальной дозе, в какой оно необходимо писателю, – Булату все-таки было присуще.

Когда в 1994 году он получил за свой автобиографический роман Букеровскую премию – при всей своей сдержанности и замкнутости не мог скрыть, что искренне этому рад.

Я думаю даже, что если бы в наше время устраивались выборы Короля поэтов (наподобие того, в котором за это звание некогда состязались Маяковский с Игорем Северяниным), Булат был бы рад, если бы в таком соревновании именно он вышел победителем.

Но так ли уж важна для него была бы эта маленькая радость?

Ну а что касается утверждения Дмитрия Быкова, что «письмо сорока двух» он подписал, потому что хотел оказаться на стороне победителей , то ничего более для него оскорбительного сказано быть не могло.

Потому что у него была другая шкала ценностей, другая иерархия жизненных приоритетов:

Совесть, Благородство и Достоинство —

вот оно, святое наше воинство.

Протяни ему свою ладонь…

За него не страшно и в огонь.

Лик его высок и удивителен.

Посвяти ему свой краткий век.

Может, и не станешь победителем,

но зато умрешь как человек.

Отношением к своему писательству

Булат был близок Синявскому, который – помните? – говорил, что видит в нем единственный смысл и оправдание своего существования на земле. Потому что «писательство – это свобода».

А вот – Булат:

В склянке темного стекла

из-под импортного пива

роза красная цвела

гордо и неторопливо.

Исторический роман

сочинял я понемногу,

пробираясь, как в туман,

от пролога к эпилогу.

Были дали голубы,

было вымысла в избытке,

и из собственной судьбы

я выдергивал по нитке…

Вымысел – не есть обман.

Замысел – еще не точка.

Дайте дописать роман

до последнего листочка.

И пока еще жива

роза красная в бутылке,

дайте выкрикнуть слова,

что давно лежат в копилке.

Каждый пишет, как он слышит.

Каждый слышит, как он дышит.

Как он дышит, так и пишет,

не стараясь угодить…

Так природа захотела.

Почему?

Не наше дело.

Для чего?

Не нам судить.

Естественно, легко и просто – как дыхание – вылились и отлились в этих немногих словах два – главных – закона художественного творчества. Первый: «Как он дышит, так и пишет». И второй: «Не стараясь угодить».

Менее всего имеется тут в виду, что поэт (художник) не должен стараться угодить начальству. Угождать властям – это уж самое последнее, самое постыдное дело. («Беда стране, где раб и льстец одни приближены к престолу…») «Не стараясь угодить» – это значит не заискивать ни перед модой, ни перед читателем, не идти на поводу у чьих бы то ни было – пусть даже самых изысканных, самых «передовых» – художественных заветов и вкусов. Быть верным только себе. Своему дару. Органически присущей каждому истинному художнику потребности выражать себя, изливать душу свою – «в заветной лире»:

Моцарт на старенькой скрипке играет.

Моцарт играет, а скрипка поет.

Моцарт отечества не выбирает —

просто играет всю жизнь напролет.

Художник не выбирает не только отечества, но и эпоху, в которой суждено было ему родиться, жить и творить. Не выбирает он себе и аудиторию: приходится довольствоваться той, какая ему досталась. Но это все неважно. Не имеет значения. Какая бы ни выпала ему судьба, он должен делать свое дело:

Не обращайте вниманья, маэстро,

не убирайте ладони со лба.

Не о том же ли твердил и Синявский, не уставая повторять, что писательство – это свобода ?

В этом они оба шли от Пушкина:

Иная, лучшая потребна мне свобода:

Зависеть от властей, зависеть от народа —

Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому

Отчета не давать, себе лишь самому

Служить и угождать

И вывод из этой пушкинской заповеди оба сделали как будто один и тот же.

...

Некоторые считают, что с Пушкиным можно жить. Не знаю, не пробовал. Гулять с ним можно.

(Абрам Терц. Прогулки с Пушкиным)

Это Синявский.

А вот – Булат:

Александру Сергеевичу хорошо!

Ему прекрасно!

Жил в Одессе, бывал в Крыму,

Ездил в карете,

Деньги в долг давали ему

До самой смерти.

Даже царь приглашал его в дом,

Желая при этом

Потрепаться о том о сем

С таким поэтом.

Он красивых женщин любил

Любовью не чинной,

И даже убит он был

Красивым мужчиной.

Он умел бумагу марать

Под треск свечки!

Ему было за что умирать

У Черной речки.