Читать книгу "Мгновения жизни - Марика Коббольд"

— Да. Нет, не голоса, не в том смысле, что вы думаете. Я говорю о внутреннем голосе. Вы ведь тоже слышите внутренний голос, не правда ли, сэр Чарльз? Внутренний голос, который говорит вам правду?

— Сейчас речь не обо мне, миссис Блэкстафф. — Он что-то пишет в своей записной книжке, его рука, бледная, с толстыми квадратными пальцами, поросшими блестящими черными волосками, быстро движется по странице.

Он способен вывести меня из равновесия, как никто другой. Я чувствую, как кровь приливает к щекам, а сердце начинает биться все быстрее и все сильнее, пока наконец меня не охватывает страх, что сейчас оно вырвется из заточения в моей грудной клетке. Моя левая рука немеет до плеча. Я пытаюсь подняться на ноги.

— Прекратите писать, — кричу я.

— Не стоит проявлять агрессию, миссис Блэкстафф.

Я опускаюсь в кресло и пытаюсь обратить свои мысли внутрь себя, к образам более приятным, чем сэр Чарльз с его длинным лошадиным лицом, каждая черточка которого, кажется, опущена вниз, но я понимаю, что происходит что-то ужасное. Я слышу то, что говорю, а вот он, похоже, слышит нечто совсем другое.

— Для меня это был единственный способ испытать облегчение. Когда я рисую, мне кажется, что сама работа служит ответом на все вопросы. Обвиняющие голоса умолкают. — Я смотрю на него, стараясь найти в его глазах хотя бы проблеск понимания, но ничего не вижу. — Мой муж отвернулся от меня, когда я нуждалась в нем сильнее всего. Раньше я всегда находила оправдание его поступкам, но теперь с этим покончено. Для него я всегда остаюсь неправой и во всем виноватой. Я никогда не могла понять, в чем тут дело, сэр Чарльз. Что во мне такого, отчего я все делаю неправильно? Я думала, что сойду с ума, без конца задавая и задавая себе этот вопрос. — Сэр Чарльз нацарапал в своей записной книжке: «Субъект демонстрирует признаки паранойи, утверждая, что пребывает в конфликте с остальным миром, который, в свою очередь, ополчился на нее». Я в отчаянии пытаюсь сделать так, чтобы он меня понял. — Потом появилась Виола. — Я чувствую, как расслабляются мои лицевые мускулы, на губах возникает улыбка, взор смягчается, когда я говорю о ней. — В ней мне явилась сама судьба. Она услышала меня. Она растопила лед в моем сердце. — Я наклоняюсь к сэру Чарльзу, мне хочется, чтобы он посмотрел мне в глаза, но взгляд его ускользает от меня. — Я признаю, что совершила дурной поступок, выставив свою работу на обозрение в тот вечер, когда должен был состояться торжественный показ великого полотна моего супруга, но, боюсь, в тот момент мне было все равно. — Я замечаю, что снова разговариваю на повышенных тонах, поэтому понижаю голос. — Я не часто выхожу из себя, сэр Чарльз. И я вовсе не горжусь тем, что натворила. Но я должна была сделать хоть что-то! Вам надо понять меня, сэр Чарльз, что я находилась в заточении, и что я обязана была вырваться из клетки. Мне было все равно, встает ли солнце по утрам или садится по вечерам. У меня не было ни малейшего желания есть, одеваться, умываться. И хуже всего то, что, когда я потеряла Джона, я лишилась и остальных. Во всяком случае, именно так я себя чувствовала. Даже когда они находились со мной в одной комнате, их голоса доносились до меня словно издалека. Я хотела обнять их, прижать к себе, но между нами как будто выросла невидимая стена. А потом вдруг эта стена исчезла. Я говорила и не могла наговориться, я ходила, бегала, летала, обнимала своих детей. О, мне казалось, что наконец-то я сполна живу той жизнью, которая так долго ускользала от меня. — Я взглянула на него. — Но теперь, сэр Чарльз, я вполне пришла в себя.

— Понимаю, — отвечает он.

Но Артуру он говорит много чего другого. Они стоят почти в шаге от моих дверей, разговаривая так, словно им в высшей степени безразлично, слышу я их или нет. Сэр Чарльз оперирует такими выражениями, как мания преследования, подавленная скорбь, истерический склад характера и моральное умопомешательство.

Я знаю, что причинила Артуру нешуточные страдания, но все равно ожидаю, что он заступится за меня.

— Вы не сказали мне, когда я приступил к лечению миссис Блэкстафф, что ее родители покончили жизнь самоубийством. — Это все еще сэр Чарльз, его слова.

— У нее дурная наследственность. Мне следовало раньше понять это. Но я был молод. Она была дьявольски красивой женщиной, сэр Чарльз. Хотя нет большего дурака, чем влюбленный дурак, не так ли? — Голоса их удаляются, они двинулись по коридору.

Я встаю с кресла и иду за ними. В прошлом я жаловалась на то, что чувствую себя невидимкой, но сейчас я только рада этому, поскольку могу слушать их, стоя незамеченной на верхней площадке лестницы.

— Я никогда не допускал даже мысли о том, что она может быть серьезно больна. Неужели я сделал что-то не так? Вы должны сказать мне правду. Я сумею жить с этим. Вынужден буду жить с этим. Я не из тех людей, которые пытаются снять с себя ответственность.

— Мой дорогой друг, разумеется, вы ни в чем не виноваты. И вы должны помнить, что вам решительно не в чем упрекнуть себя. С сожалением должен заметить, совершенно очевидно, что мы имеем дело с наследственной слабостью, равно как и с моральной. Смерть вашего младшего сына в значительной степени усугубила проблемы, которые уже имели место. Ваша жена сейчас несколько успокоилась. Мания отступила, как и тяжелая меланхолия, которой она была вызвана. Однако же я считаю, что ей необходимы лечение и присмотр. Разумеется, я мог бы попытаться провести лечение у вас дома, но, учитывая присутствие двух впечатлительных и легко ранимых маленьких детей, я настоятельно рекомендую поместить миссис Блэкстафф в клинику Харви. Мы недавно начали использовать лечебную методику, разработанную выдающимся венгерским врачом, доктором Ласло Медуна. Он полагает, что между серьезным физическим заболеванием и психозом существует биологический антагонизм. Я же обнаружил, что его метод наиболее эффективен при лечении пациентов, подобных вашей супруге. — Последовала пауза. В наступившей тишине я слышу, как бьется мое сердце, бьется так часто и так сильно, что я боюсь, как бы они не услышали этого и не увидели меня, но они даже не поворачивают головы.

— Вы правы, — вздыхает Артур. — На первом месте должно стоять благополучие детей, ни о чем ином не может быть и речи. Я не могу допустить, чтобы они и дальше подвергались… извращенному влиянию своей матери, но клиника… — Со своего места сверху я вижу, как он ерошит волосы сильными пальцами, — пальцами, которые не так давно странствовали по моему телу, не пропуская ни одного самого потаенного уголка, когда он шептал: «Позволь мне помолиться у твоего алтаря».

Как комично звучат сейчас его слова, ну просто очень смешно, и я ничего не могу с собой поделать, я начинаю хохотать, и, хотя я быстро прикрываю рот ладошкой, уже слишком поздно: они меня увидели.

Лицо моего мужа похоже на перевернутую тарелку.

— Боже мой, Луиза, что ты там делаешь?

Я смеюсь и не могу остановиться.

— Боюсь, у тебя нет выбора, — говорит мне Артур. — Ты можешь согласиться поехать туда добровольно, или мы можем поместить тебя в клинику насильно. Мне очень неприятно говорить тебе такие вещи, но, понимаешь ты это или нет, все мы действуем исключительно в твоих интересах.