Читать книгу "Французская защита - Анатолий Арамисов"

— Вы потерпите чуть, художник он интересный, а у всех творческих людей, как правило, трудные характеры, — улыбаясь, ответила Симона, помешивая сахар в фарфоровой чашке из Ежели.

— Они раздражают меня все больше и больше! Особенно его супруга! — недовольно сморщилась аристократка. — Я не приемлю такие привычки! Если вам оказали уважение и пригласили в гости на такой длительный срок, то уж будьте любезны — ведите себя соответствующим образом! Скромно, тихо, не мешая другим. Ох, уж эти гости из России! Сколько мои знакомые рассказывали о таких случаях. Пригласят родственников, а потом сами не рады!

— Ну, уж, зачем так пессимистично? Люди разные бывают. И здесь во Франции, и там, в России, — дружелюбно ответила девушка.

— Нет, там они почти поголовно испорчены системой. Воспитание и образование поставлены кое-как, хорошим манерам никто никогда не учит, в общем, как стала с 17-го года страна рабочих и крестьян, так и осталась!

— Какая интересная картина! — воскликнула Симона, желая переменить тему. — И ваш портрет выписан просто замечательно! Очень живые глаза!

— Я в живописи не большой знаток, как Вася, но в этом что-то есть, — ворчливо-дружелюбно проговорила Анастасия Михайловна, — посмотрим еще, как будут продаваться работы у Осаговского. Из галерей Барбизона пока только невеселые известия.

— Сразу трудно с ходу продать много картин. Нужна реклама, «раскрутка», как выражаются в России.

— Ох, уж этот их слэнг, — поморщилась потомственная дворянка, — весь родной язык испохабили, изгадили чужеродными словечками.

— Время такое, интеграция в мировую экономику, вот и нахватались разных словечек, в основном от американцев.

— «Интеграция»…тьфу!

Симона рассмеялась.

— Ну ладно, милочка, скажи лучше — как твоя личная жизнь складывается? — поинтересовалась тетка у племянницы. — Что у тебя с этим русским игроком Одинцовым?

Девушка чуть покраснела.

— Все хорошо, Анастасия Михайловна.

— Любишь его? — прямо спросила аристократка.

— Да.

— А он?

— И он тоже.

— И когда свадьба? — с некоторой ехидцей произнесла старушенция.

— Не знаю… Мы об этом еще не говорили, — смущенно произнесла Симона.

— Так пора бы тебе уже детей рожать, милочка! А вы по миру мотаетесь. И зачем ты все время с ним ездишь? Как твоя работа, не страдает от этого?

— Ворчат на меня в Лондоне, но терпят пока, — улыбнулась девушка, — я им посылаю все по электронной почте, особенно не задерживаю требуемый материал. А с Виктором мне очень хорошо.

— Дай то Бог, моя дорогая, дай то Бог! — вздохнула хозяйка квартиры.

В эту секунду в прихожей раздалась трель звонка.

— Вот вернулись они, по магазинам ходили, накупили столько вещей! Как повезут в Москву, ума не приложу! — Анастасия Михайловна медленно поднялась из-за стола и пошла открывать дверь.

Василий Петрович с восхищением смотрел на новую картину художника. Пейзаж Сакре Кер — церкви сердца Христова был выписан с неповторимым изяществом. Стиль Осаговского нельзя было спутать ни с чем. Эллипсовидные кружочки, переплетаясь причудливым образом, в самом неожиданном ракурсе отображали знакомые глазу улицы, дома, деревья. То, мимо чего мы проходим ежедневно, не замечая, теперь бросалось в глаза, оживало, сверкало, поражало и радовало.

— Вот! Это то, что нужно! — восклицал ценитель живописи. — Именно это!

— Я вижу, ты решил разбогатеть на старости лет, — ехидно проговорила Анастасия Михайловна, — но французы вряд ли оценят эти картины.

— Почему ты так думаешь? — вскинул густые седеющие брови Василий Петрович.

— Очень просто. Французы любят только свое. Фран-цуз-ское! — по слогам произнесла аристократка. — Неужели ты за столько лет не понял этого? Даже Шемякин здесь не пробился — его покупают только наши, русские эмигранты. В небольшом количестве. Они ставят заслон, защиту, у них это на автоматическом уровне происходит. И, я думаю, правильно делают. Вот только «прозевали» наплыв арабов в страну и теперь жалеют об этом.

— А как же Малевич, Кандинский? — возразил муж аристократки.

— Милый мой! Это после смерти их так признали! А твой Осаговский явно тебя переживет!

— Ну и что? Я чувствую, что ему надо помочь раскрыться на Западе. А уж история поставит все на свои места.

— Поставит, это точно, — ехидно проговорила жена, — только на этом заработают, как всегда, не те люди, что вкладывали средства в его «раскрытие», да и, скорее всего, не он сам.

Василий Петрович снова перевел взгляд на полотно Осаговского и хотел, было раскрыть рот, чтобы в очередной раз восхищенно отозваться об этой работе, как супруга быстро вернула его с небес на землю:

— Кстати, дорогой, когда ты переведешь мои проценты по долгу? Мужчина осекся, его лицо исказила недовольная гримаса, но он сдержался и тихо ответил:

— Я завтра переведу твои проценты, Настя. Не беспокойся, я помню об этом.

Как истинная француженка, Анастасия Михайловна заняла деньги своему мужу под проценты, когда тот, покупая одну картину за другой, не рассчитал свои финансовые ресурсы.

Меняются они.

Русские по крови.

Никогда не жившие на Родине.

Среда неумолимо влияет на характеры.

Реальная жизнь.

Европа.

Художник Юрий Осаговский мучительно думал: куда бы ему запрятать деньги, полученные в Париже после продажи нескольких картин? Близилось время вылета в Москву, а он никак не мог сообразить, в каком месте бдительные таможенники «Шереметьево-2» ни за что не обнаружат их. Поди потом доказывай, что ты их заработал честно.

В начале 90-х годов у Юрия был неприятный случай на границе в Бресте. Вез он из первой заграничной поездки купленный в Берлине хороший по тем временам принтер. А документа, подтверждающего честность заработанных денег, не было. Бдительный таможенник тщетно «раскручивал» художника на взятку: тот искренне не понимал, что служака от него хочет.

В итоге принтер конфисковали, отправив на склад временного хранения.

Пришлось Осаговскому в Москве делать справку, что он честно получил свой гонорар за проданную в Германии картину. Покупатель, удивленный донельзя немецкий бюргер, хозяин галереи, долго не мог понять — что же хотят от него эти странные русские?

Справка была послана с «оказией», и через несколько дней художник трясся в поезде Москва — Брест, спеша на выручку принтеру.

На складе таможни, до отказа набитом конфискованной техникой, жирный завхоз, недовольно покрутив бумагу около своих подслеповатых глазок, вздохнул и отдал аппарат «чудику, который не мог договориться».