Читать книгу "Евангелие от змеи - Пьер Бордаж"

Если бы не светлая кожа и волосы, можно было бы подумать, что на юге Франции высадилась банда индейцев, вооруженных мобильниками, ноутбуками и кредитными карточками. А может, это подвыпившие нудисты? Нет, нудисты не надевают набедренных повязок и начленных чехольчиков. Внезапно кто-то догадался, что голозадые дикари имеют отношению к Христу из Обрака, к тому, кого называют новым Мессией, к мошеннику, выманивающему деньги у своих приверженцев, чтобы положить их в швейцарский банк, растлителю, насилующему детей, мерзавцу, убившему малышку, чтобы она не дала против него показаний...

Послышался глухой ропот, но ведь последователи жеводанского чудовища могли быть очень опасны —вы же смотрели вчера телевизор! —так что лучше их не задирать, но нельзя же, в самом деле, разгуливать вот так —с голым задом и голыми сиськами! —дети вокруг...

Йенн смотрел на шокированных людей и читал в их взглядах ненависть. Он пытался видеть в них человеческих существ, но волна безграничной любви, заливавшая его накануне, отхлынула, и он остался один на берегу, усеянном галькой с острыми краями.

—Значит, нет никакой возможности открыть глаза этим кретинам? —вздохнул он, садясь в машину.

Духовный Учитель кинул на него один из тех суровых взглядов, которые мгновенно возводили между ними непреодолимую стену.

—Заметь, Йенн, вот так и рождается преступник в каждом из нас, —мрачно произнес он.

Глава 36

В голове Матиаса творилось что-то странное: ему казалось, что он себе больше не принадлежит, что кто-то другой завладел его рассудком и навязывает ему свою волю. Он больше не верил ни в демонов, ни в привидения, которых пугался в детстве, но ему следовало если не признать, то, во всяком случае, рассмотреть гипотетическую возможность того, что некое постороннее существо, "чужак" контролирует его. Это выражалось во внезапно возникавших у него желаниях, которым он не мог противиться, —например, отправиться на паперть Собора Нотр-Дам или на определенную могилу кладбища Пер-Лашез. Он совершенно четко осознавал всю абсурдность таких побуждений, но у него не было выбора, он вынужден был подчиняться, как если бы "чужак" мог уничтожить его свободную волю, подавить любую попытку к сопротивлению: тот, другой, мог отдать любой приказ —он выполнил бы его без малейшего колебания, а для него не было ничего страшнее и непонятнее, чем утрата свободы ныбора.

"Чужак" не мучил его дни напролет —в противном случае, он бы давно сошел с ума, он обращался к нему время от времени, словно проверяя надежность управления.

Матиас подумал о шизофрении, о других формах разделения личности, но потом вспомнил, что люди, страдающие этим синдромом, возводят глухие стены между разными ипостасями себя самого, а он никогда не терял ясности ума. Во время этих коротких кризисов он действовал одновременно на двух уровнях сознания, захватчик подавлял вытесненного хозяина, и Матиас не знал, существует ли болезнь с такими симптомами. Когда очередной приступ проходил, он надеялся, что "чужой" покинул его навсегда, что он страдал от временного помрачения рассудка, связанного с неизученными возможностями человеческого мозга, но у него оставалось мучительное и стойкое ощущение разбалансированности и помутнения, словно он стоял на краю пропасти.

Он спрашивал себя с тоской и тревогой, вернется ли когда-нибудь один из прежних Матиасов —беззаботный любимец Ночи, радостный хищник, пылкий любовник Хасиды...

Каждый день Матиас отправлялся в клинику Субейран, где проводил два-три часа наедине со своей спящей красавицей.

"Никаких признаков улучшения", — сокрушенно произносила всякий раз санитарка, встречаясь с ним в коридоре отделения или в палате Хасиды.

Она обязательно добавляла несколько фраз об абсурдности терапевтического лечения и отправлялась исполнять свои обязанности с упорством и рвением муравья, опровергая только что произнесенную сентенцию.

Сидя на неудобном стуле, Матиас не отрываясь смотрел на застывшее лицо Хасиды, пока оно не превращалось в светлое пятно в рамке черных волос на белой подушке. Потом он обращался к Хасиде в безумной надежде, что она услышит его голос, узнает, воспользуется им, как путеводной нитью, чтобы выбраться из лабиринта. Он говорил, что любит ее и скоро заберет из этой клиники, а потом положит к ногам Христа из Обрака, этого чудотворца. Как только она вернется к жизни, они укроются вдвоем в теплом надежном коконе, где переждут последнюю бурю в истории этого мира, они выживут в новом Раю, как первый мужчина и первая женщина из рэпа Тай Ма Раджа. Матиас уверял Хасиду, что гибель человечества нисходит с небес, она таится в ночи, в изменении климата, но, возможно, как сказано в Библии —довольно одного правильного поступка, чтобы спасти все человечество. И этим правильным поступком станет единение их тел и душ. Матиас рассказывал любимой о своем детстве, о русской семье, он плакал навзрыд, вспоминал смерть матери, смеялся и вздрагивал, пересказывая свои приключения в уличных бандах.

Он никогда никому вот так не исповедовался, он —Матиас-молчун, ночная птица, тихушник... Он никогда бы не поверил, скажи ему кто другой, что исповедь так облегчает душу. Выходя из клиники, он чувствовал себя кзким легким, почти невесомым, что ему приходило в голову ухватиться за первый же уличный фонарь, чтобы не унесло ветром.

После нескольких дней передышки ветер и дождь снова взяли власть над страной, температура при этом неуклонно повышалась, достигнув почти тридцати градусов.

В восточных районах страны ожидались наводнения и циклоны. В Париже днем было так темно, что машины ездили по улицам со включенными фарами.

Набережные Сены были давно закрыты для движения —эксперты полагали, что их могут никогда больше не открыть, —а уровень воды в реке достиг опасно высокого уровня.

Кроме ежедневных посещений клиники Субейран Матиас никуда больше не ходил: он лежал на кровати и ждал звонка от Блэза и Кэти, но телефон молчал. Он бездумно смотрел на экран телевизора, где мелькали кадры, иллюстрирующие всю бессмысленность существования человечества. Маленькое светящееся окошко изрыгало тошнотворную смесь сообщений о конфликтах и бесчестных войнах. Все остальное напоминало глобальное промывание мозгов с помощью рекламы.

Если смотришь на телевизионных жрецов и весталок чуть отстраненно, без интереса, замечаешь их раболепство и жадность и тебя начинает тошнить. Положить этому конец можно только одним способом —дотянуться до красной кнопочки на пульте и выключить телевизор.

Матиас вынырнул из телевизионной дремоты, вспомнив, что каждую пятницу в девять вечера на TeleМах идет передача Омера. Нет, он не считал, что Омер честнее других телезвезд, но он был нитью —единственной нитью, связывавшей его с Христом из Обрака и оставлявшей надежду на исцеление Хасиды. Два часа Матиас терпеливо слушал истеричные вопли ведущего и его гостей: президент большого футбольного клуба отбрехивался от обвинений в коррумпированности, ему противостояли двое его бывших игроков, главный редактор спортивного еженедельника, международный арбитр, член УЕФА и два представителя клуба болельщиков.