Читать книгу "Мировая война Z - Макс Брукс"

Тель-Авив, Израиль

Мы покончили с обедом, и Юрген резко выхватывает счет из моих рук.

— Прошу вас, я выбрал ресторан, я и угощаю. Я терпеть не мог эту пищу, думал, что она похожа на блевотину. Мои сотрудники силком притащили меня сюда однажды вечером, эти молодые евреи со своим экзотическим вкусом. «Просто попробуй, старик йекке», — говорили они. Так они меня называли, йекке. «Нервный тип», значит, а еще это официальное определение немецкого еврея. Они были правы и в том, и в другом.

Я попал под программу «Детский транспорт», последний шанс вывести еврейских детей из Германии. Тогда я в последний раз видел свою семью в живых. В маленьком польском городке есть крошечный пруд, куда сбрасывали пепел. Он до сих пор серый, даже полвека спустя.

Говорят, Холокост не пережил никто. Даже тот, кто теоретически остался в живых, был настолько искалечен внутренне, что его прежняя душа и личность исчезли навсегда. Мне хотелось бы думать, что это неправда. Но если и так, тогда эту войну не пережил ни единый человек на Земле.

На борту судна ВМС США «Трейси Боуден»

Майкл Кой облокотился на ограждение палубы и смотрит на горизонт.

— Хотите знать, кто проиграл Мировую войну Z? Киты. Думаю, у них изначально не было особых шансов. Когда же в море вышло несколько миллионов голодных людей и половину мирового флота превратили в рыболовные суда… Тут многого не надо. Всего одна глубинная бомба, сброшенная с вертолета, не очень близко — чтобы оглушить, не причиняя физического вреда. Киты замечали опасность слишком поздно. Взрыв… и все.

Чудовищная потеря, и не надо быть занудой, распространяющим запах пачули, чтобы оценить ее масштабы. Мой отец работал в «Скриппс». Не в клермонтском колледже для девочек, а в океанографическом институте возле Сан-Диего. Вот почему я пошел на флот, вот где я научился любить океан. От калифорнийских серых китов невозможно оторвать глаз. Величественные животные… они вернулись после того, как их едва не довели до вымирания. Киты перестали нас бояться, иногда можно было подплыть поближе и даже погладить. Они могли убить нас в мгновение ока, одним взмахом четырехметрового хвостового плавника, одним движением тридцати-с-чем-то-тонного тела. Первые китобои называли их дьявольскими рыбами — из-за ярости, с которой они дрались, если их тронешь. Киты знали, что мы не собираемся причинять им вред. Они даже позволяли себя гладить или, когда защищали потомство, аккуратно отталкивали. Столько силы, столько возможности для разрушения. Удивительные существа калифорнийские киты, а теперь их нет, как нет ни синих китов, ни полосатиков, ни горбачей и гладких китов. Говорят, кто-то видел нескольких белуг и нарвалов, которые выжили под арктическим льдом, но их, наверное, недостаточно для восстановления вида. Я знаю, есть пара нетронутых стад касаток, но при сегодняшнем уровне загрязнения прогнозы далеко не оптимистические. Даже если мать-природа все-таки даст этим убийцам какую-то отсрочку, приспособит их, как некоторых из динозавров, нежные гиганты исчезли навсегда. Как в том фильме «О Господи», где Всемогущий предлагает Человеку с нуля создать макрель. «Ты не можешь», — говорит он. Да, если какой-нибудь генетический архивариус не добрался до них раньше глубинных бомб, мы не сможем создать калифорнийских китов.

(Солнце уходит за горизонт. Майкл вздыхает).

Поэтому когда в следующий раз кто-то начнет говорить вам, что настоящей потерей в этой войне стала «наша чистота» или «частица нашего гуманизма»…

(Плюет в воду).

— Пошел ты, приятель. Скажи это китам.

Денвер, штат Колорадо, США

Тод Вайнио провожает меня до поезда, наслаждаясь настоящими кубинскими сигаретами, на сто процентов состоящими из табака, которые я подарил ему на прощанье.

— Да, иногда я срываюсь, на пару минут… или на час. Доктор Чандра, правда, говорит, что это нормально. Он консультирует прямо тут, в министерстве по делам ветеранов. Доктор сказал, что это совершенно здоровое явление, как небольшое землетрясение. Он говорит: приглядывать надо как раз за теми, у кого нет этих мелких толчков.

Для очередного приступа хватит любой малости, какого-нибудь запаха или знакомого голоса. В прошлом месяце за обедом на радио поставили песню… Не думаю, что она о моей войне, наверное, даже пел не американец. Акцент и некоторые слова совсем другие, но припев… «Помоги мне Господь, мне было всего девятнадцать».

(Звенит колокол. Люди начинают заходить в вагоны).

— Забавно, самое яркое мое воспоминание каким-то об разом превратилось в национальную икону победы.

(Он кивает на гигантскую фреску позади нас).

— Это были мы, стоящие на берегу Джерси, глядящие, как восходит солнце над Нью-Йорком. Нам сказали, что сегодня День американской победы. Мы не кричали «ура», не устраивали праздника. Мы были как в тумане. Мир? Что это, черт возьми, значит? Я столько времени боялся, столько времени дрался, убивал и ждал смерти, что начал уже думать, будто проведу так остаток жизни. Я думал, это лишь мечта. Иногда мне так кажется до сих пор, когда я вспоминаю тот день, тот восход над Героическим Городом.