Читать книгу "Ближний берег Нила, или Воспитание чувств - Дмитрий Вересов"

— А именно?

— Усвоение информации происходило в состоянии не собственно сна, а глубокого гипноза. Внешне эти состояния почти неотличимы, но нейрофизио-логические процессы совершенно разные…

— Глубоко копаешь.

— Копал. Мне тогда нужно было сильное отвлечение, да и успешно сданный кандидатский минимум пробудил некоторые амбиции… После недели в пансионате я продолжил посещать их семинары в городе, а месяца через два оформил у Шипченко соискательство, стал собирать материал, работать в группах.

— Успешно?

— В некотором смысле. Гипнотизировать у меня получалось блестяще, по-русски мои вьетнамцы начинали балакать чуть не с первого сеанса, и очень бойко. Но…

— Но только в загипнотизированном состоянии?

— И к тому же только в моем присутствии. Видимо, я, сам того не сознавая, посылал им какие-то импульсы…

«Должно быть, что-то генетическое, по линии деда», — хотел добавить Нил, но не добавил — как раз про Грушина-Бирнбаума он ничего Асурову не рассказывал. И вообще никому. Хранил семейную тайну.

— В общем, к обучению это никакого отношения не имело. Я решил подойти к проблеме с другого конца, засел за теорию, изучал записи, сообщения коллег.

Корпел больше года. И по-моему, начал кое-что нащупывать…

— Что же? — с интересом спросил Асу ров.

— Да так, смутные догадки, которые мне не суждено было ни подтвердить, ни опровергнуть. Когда я изложил их Шипченко, он закатил форменную истерику, орал, обзывал недобитым фрейдистом. Я, признаться, тоже не сдержался, много чего наговорил, хлопнул дверью. А пару месяцев спустя основные тезисы моей прощальной речи оказались почти дословно воспроизведены в «Правде» и в «Литературке».

Шипченко обвинили в шарлатанстве, выставили на пенсию, а лабораторию прикрыли.

Но меня самого это уже не интересовало.

— Но почему?

— Потому что самым неожиданным образом напомнило о себе прошлое…

После той исторической поездки на юг Нил зажил по строгому, почти монашескому уставу вставал рано, исправно ходил на работу, оставшееся время проводил в библиотеках, в центре Шипченко, за своим рабочим столом. Из развлечений позволял себе разве что посидеть часок за чайком или портвейном с соседями, число и состав которых пребывали в вечном изменении. Помимо Гоши, Хопы и молчальника Бельмесова в коридорах и на кухне квартиры тридцать четыре Нил сталкивался то с еврейским семейством из Белоруссии, то с тройкой молчаливых дев из Прибалтики, то с говорливыми казахами. Пожив недельку-другую, иногда месяц, они так же внезапно исчезали. Монументальный телефон в его комнате по временам буквально раскалялся от бесконечных междугородних и международных звонков, адресованных постояльцам. Поначалу эти звонки забавляли его, частенько, заслышав характерную трель между городки, он нарочито казенным голосом вещал в трубку:

«Общежитие ОВИР!»

Потом все это его заколебало вконец, и он попросту вырубил аппарат и включал его лишь после условного стука в стенку — сними, мол, трубочку, это тебя. Но после одного разговора он забыл отключить телефон…

Звонок разбудил его среди ночи — на часах было десять минут третьего.

Чертыхаясь, он схватил трубку и заорал:

— Да провалитесь вы со своим Брайтон-Бичем! У нас тут ночь, между прочим!

На том конце сдавленно всхлипнули и задышали.

— Ну что у вас там? Опять старый Хаим помер?! | — Нил… — с трагическим надрывом проговорил женский голос. — Нил, это ты?..

— Я, — озадаченно ответил Нил, соображая, кто бы это.

— Это я, Лера…

— Какая еще Лера?

— Лера Оболенская из Алма-Аты… Ну, Коктебель, ты помнишь?

— Положим, помню, — зло отчеканил он. — А вот что оставлял тебе свой номер — извини, не припомню.

— Я в книжке нашла, — загадочно ответила Лера и разрыдалась.

— Да что такое, наконец! — рявкнул Нил, и рыдания чуть стихли.

— Нил… Нил… умоляю, приезжай… Скорее, немедленно приезжай… Я попала в ужасную историю… Нил, я умираю…

— Ничего не понимаю… — проговорил он, по тону ее голоса поняв, что дело и впрямь нешуточное. — Куда приезжать? В Алма-Ату?

— Не надо в Алма-Ату… Я здесь, в Ленинграде, в Купчине… Если ты не приедешь, я погибла…

Со второй попытки выбив из нее точный адрес, он бросил трубку со словами:

— Еду. Жди.

Накинув пальто, он выскочил на улицу, тормознул встречную машину и за двадцать пять минут (и столько же рубликов) перенесся в пространстве до четвертого этажа стандартной панельной многоэтажки. Перед ним была приоткрытая голубовато-серая дверь из прессованного картона. Он осторожно вошел — и тут же попал в дрожащие объятия, а щека его оросилась чужими слезами.

— Ну-ка, ну-ка, — пробормотал он, отстраняя от себя Леру.

Не знай он, что это она, сразу и не признал бы — волосы растрепаны, руки и губы трясутся, в покрасневших глазах слезы и ужас нечеловеческий. Мятый халатик наброшен прямо на голое тело.

— Что стряслось, рассказывай.

— Там…

Она наклонила голову, показывая на темную комнату.

Нил вошел, щелкнул выключателем. На широкой тахте, поверх сбитых простыней, лежал голый маленький лысый человек. Голова его была склонена набок, один глаз, широко раскрытый, остекленело глядел куда-то за спину Нила, из полураскрытого рта высовывался край съемной челюсти, с которой свисала на простыню сосулька слюны. Над впалой грудью, густо поросшей седыми волосами, вздымался толстый живот, из-за которого едва просматривался крошечный, сморщенный пенис. Вдоль бедра тянулся длинный шрам. Человек был однозначно мертв. «Тоже мне половой гангстер!» — неприязненно подумал Нил и, повернувшись к Лере, спросил коротко:

— Кто это?

— Это… это… это же мой научный руководитель, профессор Мельхиор Карлович Донгаузер! — начав с лепета, Лера закончила чуть не визгом.

— Оп-па! — выдавил в момент обалдевший Нил. В эту минуту его респектабельный отчим нисколько не походил на парадный портрет реформатора Сперанского, а походил только на то, чем, собственно, и являлся — на голого лысого мертвого старика.

— Oh, mummy, — безотчетно прогудел он начало известной песенки, — oh mummy, mummy blue, oh mummy blue… В эрогенной зоне идут бои с человеческими жертвами…

Лера вцепилась ему в рукав и залопотала:

— Нил, пойми, я все объясню, я все потом объясню, надо что-то скорее предпринять, его семья, моя аспирантура, подругина квартира, милиция, скандал, крах всего, умоляю, сделай что-нибудь, ну сделай же что-нибудь…

Нил очнулся, замолчал, огляделся. Одежда была разбросана по всему полу, на прикроватном столике стояла наполовину опорожненная бутылка шампанского, ваза с апельсинами, открытая коробка шоколадных конфет. «Покайфовали, засранцы!» — со злостью подумал Нил и рявкнул на Леру: