Читать книгу "Александр III. Истоки русскости - Владимир Александрович Гречухин"

былым временам.

* * *

Эти удивительные дни начинались с государственной и семейной трагедии – с гибели его отца, когда Александру Александровичу пришлось немедленно и безотлагательно встать во главе государства, чей организм был немало расшатан введением положений великих реформ и тяжко сотрясён террором, достигшим своего апогея. Есть много упоминаний о том, что Цесаревич перед принятием правления страной был подлинно горестен и душевно расстроен. Очевидцы вспоминают, что при своём первом царском выходе он плакал, и близкие люди находили его слёзы отнюдь не притворными.

Начинающий правитель сразу же оказался перед двумя тяжкими вопросами. Первый – продолжать и углублять реформы или жёстко корректировать их? Второй был ещё суровей – сражаться с террором или уступить ему? Как мы знаем, его подход ко второму решению был по-царски традиционалистским – для государства десять казней будут меньшей платой за спокойствие, чем волны разбушевавшегося террора!

Царь проявил суровую стойкость, отказавшись от любого общения как с террористами, так и с их сторонниками, и даже проникновенные письма о примирении не изменили его выбора. Мы полагаем, что начинающий правитель верно оценил нравственный облик этих людей. И такой царский выбор был отнюдь не одномоментным эмоциональным решением. С письмом террористов царь в одиночестве провёл весь вечер, всячески обдумывая все его основные положения, и те размышления были очень непросты.

Но и как им оказаться простыми? Ведь цареубийц морально и словесно поддерживали очень многие весьма влиятельные люди, а в их числе популярный профессор Петербургского университета В. С. Соловьёв, и в их числе был сам Лев Толстой.

Выбор крайне нелёгок, но он был сделан. Да и все первые шаги правителя шли через большие трудности. Даже и через год он писал в своём письме Победоносцеву: «Так тяжело, что застрелился бы!» Но и душа, и разум выстояли и утвердились в правоте предпринимаемых действий – жизнь России начинала подтверждать правильность выбора – страна успокаивалась от террора, а её хозяйство делало приметные шаги к своему укреплению.

И дореволюционный историк Л. Гальберштадт в своём труде об этом царствовании уже мог уверенно сказать, что в лице Александра III «на русский престол вступил деятель с очень определёнными симпатиями и антипатиями, желаниями и идеями».

А М. Н. Катков, «золотое перо» русской журналистики, ещё раньше написал с большим одобрением, что с воцарением Александра III «правительство вернулось» и хаос уступил место порядку. Катков с радостью русского гражданина отмечал в своих статьях, что значительными чертами внутренней правительственной политики сделались связанность и последовательность основных мероприятий и твёрдое проведение их в жизнь. А Гальберштадт мог с явным уважением заметить о временах Александра III, что его царствование было «действительно ярким, выразительным, оно производило впечатление».

И сам Правитель от личной печали и душевной тягости достаточно быстро пришёл к уверенности в себе и в своей стране. На портрете кисти Н. Г. Шильдера он запечатлён именно уверенным, с весело-дерзковатым вызовом смотрящим вперёд. Весь его облик излучает энергию и спокойную твёрдость.

Кстати, и все его изображения той поры доносят до нас ясное представление о человеке, одолевшем главные беды своей судьбы, главные утраты и вышедшем на прямой и правильный путь. Особенно впечатляет его портрет в красном мундире с чёрными узкими погонами, совершенно без каких-либо наград. Да они, пожалуй, в этом случае и не были надобны. Ведь вся сила личности и души сияла в его весёлом, полном жизни взгляде счастливого и разумного творца, ясно знающего свои цели и задачи.

Как отзывались тогда о нём современники? Немалое их число отмечало личностные недостатки царя – грубоватость, нехватку светскости, излишнюю прямоту слов и взглядов, негибкость мысли. Но даже и заведомые «критики» относились много благосклонней, чем прежде, «списывая» эти недостатки на его недостаточную образованность, на то, что в детстве и юности он развивался во многом вполне случайно, и ему не давали настоящей царской подготовки, с известной «предвзятостью» оставляя его в тени старшего брата.

Большой знаток придворной жизни А. А. Половцев писал, что «при жизни старшего брата покойного воспитанием Александра Александровича было очень пренебрежено». И тот же Половцев не без сочувствия говорил, что после смерти брата Александр Александрович был совсем не готов к статусу Цесаревича и он «не с большей охотой приобщался к государственным делам. Власть он видел как страшную обузу, тяжелейшее испытание».

Но и тогда все уже могли отмечать, что новый Государь уже отличается целым рядом серьёзных отличий от своих предшественников. И едва ли не главным (и достаточно неожиданным) отличием многим казалась его громадная отстранённость от суеты и мишуры светской жизни. Очень скоро (и тоже неожиданным) оказалось подчёркнутое проявление русскости в отношении к наградам: царь запретил ношение иностранных орденов! Награды заслуживать нужно от своего собственного Отечества и больше ни от кого.

Нужно сказать и о ещё бо́льшем – ещё со времени великокняжеского, а потом цесаревичского отмечалась его собственная нерасположенность к любым наградам. Сам награждал скупо и то лишь по представлению. А вручая орден, мог с любезной улыбкой сказать, что будет «очень рад, если это может доставить Вам удовольствие».

И награждённые порой сомневались – сказано ли это от доброты душевной или же со скрытой иронией!

И в целом роскошные нагрудные «иконостасы» его прямо сердили, и порой он не скрывал своего неудовольствия такими наградными излишествами. Вот здесь, очевидно, нам будет уместно сказать, что за поход 1877 года он никого не представил к награде, и это справедливо обидело военных, служивших в его корпусе. Наверняка эта обида была совершенно обоснованной.

Сам-то он считал, что главной «наградой» отличившимся могут быть его личное доверие и уважение. Но ведь люди всегда очень высоко ценили государственные награды, и в этом случае мнение будущего Государя сильно расходилось с общепринятым. (И за что бы военным после этого его любить?)

Поздней, уже в царские годы, он несколько изменил своё отношение к наградам и уже и сам представлял к награждению и лично сам вручал знаки доблести и чести. Так, 1888 году, во время кавказской поездки он бывал в госпиталях, подолгу разговаривал с ранеными и лично вручал им награды. Это производило прекрасное впечатление, но это уже реальность зрелых лет правления, а предшествующие ему годы нанесли обиду многим военным людям, полагавшим себя незаслуженно обойдёнными высочайшим вниманием. В этом вопросе они не могли и не хотели понять Александра Александровича.

Но и в целом для очень многих понимание Государя давалось очень нелегко. И это признавал его главный друг граф Шереметев. Он так и писал в своих воспоминаниях, что этого царя «понять было много трудней, нежели многих других!»

И такое