Читать книгу "Любовники в заснеженном саду - Виктория Платова"

— Я ненадолго. — Мой шепот выглядит просительно:«Задержи меня, Ангел, задержи… Ну что тебе стоит?»

Но Ангел не понимает русского шепота. Он просто целует меня— по-дневному, по-хозяйски, как будто мы прожили с ним вместе тысячу лет… Какбудто мы просыпались в одной постели с 1287 года, когда бестиарий был младенцемв люльке, а Ленчик и не думал вырисовываться на горизонте.

Он целует меня, и через секунду я остаюсь одна.

* * *

…А еще спустя сорок минут я нахожу Риеру Альту. Без всякоготруда.

Гипотетический дом Ангела (если это и вправду его дом) тожене требует от меня никаких усилий: многоквартирный, с небрежноподретушированным фасадом. И прежде чем войти в него, я долго стою напротивоположной стороне улицы, подбрасывая в руке ключи. И молю только ободном: Господи, сделай так, чтобы мой визит сюда накрылся медным тазом! Тебеведь ничего не стоит сделать это, Господи! Посади у входа консьержа с лицомсвятого Луки или консьержку с лицом святой Вероники… Вот именно, Лука иВероника, два наугад выбранных имени из длинного списка имен, на которыенатаскивала меня загероиненная полиглотка Виксан.

Я до сих пор его помнила. Список, который позволял мневыглядеть «томной интеллектуалкой», именно так она и выражалась, Виксан: «Будьтомной интеллектуалкой, нимфеточка моя сладенькая, постарайся удержать все этохотя бы между ног, башка у тебя все равно дырявая…»

Кого только не было в этом проклятом списке!

Изобретатель радио Попов, изобретатель пищевых добавок ЛайонеллПолинг; актер Фред Астер с его знаменитыми ногами, похожими на две копеечныхзубочистки; Марлен Дитрих и Грета Гарбо в шмотках унисекс; рыба какраннехристианский символ Иисуса; мускусное дерево как парфюмерный символGiorgio Armani; немецкий экспрессионизм, Лукас Кранах-старший под ручку сПитером Брейгелем-младшим, рецепт приготовления соуса ткемали, пара никому ненужных Бодхисаттв, пара заученных фраз из «Лолиты», певица Тори Амос,иллюзионист Гудини, мотоцикл Харлей-Дэвидсон, Бруклинский мост, старый хрычТимоти Лири, старая хрычовка Мать Тереза; банка с томатным супом от ЭндиУорхолла, тиара от папы римского; педикулезный режиссеришко Райнер-ВернерФассбиндер, которого Виксан рекомендовала называть не иначе, как Фасбом, этоделает культуру ручной; увертюра к «Тангейзеру», два анилиновых мазилы-гомосекаГилберт и Джордж, фильмец «Ханна и ее сестры», книжонка «Иосиф и его братья»… Ишикарное «Пошли к черту» на тринадцати языках…

Но к черту я не пошла, ни на одном из тринадцати, тем болеечто ни Лукой, ни Вероникой в доме и не пахло. И это позволило мне безболезненнозаняться прочесыванием этажей.

Квартиру Ангела я нашла на четвертом. Откуда-то со дворадоносились гулкие детские голоса, а здесь царила напряженная тишина.

Еще раз сверившись с цифрами на обрывке счета, я подошла кдвери.

Господи, сделай так, чтобы ни один из четырех ключей неподошел! Марлен Дитрих, Грета Гарбо, Бруклинский мост, увертюра к «Тангейзеру»,сделайте это!..

Именно на последних тактах чертовой увертюры, котораязвучала в моих мозгах запиленной граммофонной пластинкой, ключ сработал.

Третий из связки.

Он легко провернулся в замке, и дверь открылась. Когда язахлопнула ее за собой и прислонилась к ней взмокшим от напряжения затылком,сердце мое бешено колотилось. Но черт возьми! Я решилась, решилась! И этооказалось совсем несложным — решиться. Решиться — и попасть в другую жизньАнгела. Всего лишь два поворота ключа, только и всего. Два поворота ключа,чтобы убедиться, что она действительно существует…

Даже если бы я не знала, что это квартира Ангела, я понялабы это, стоило только пройтись по ее кромке. В том нашем испанском доме, сДевой Марией и собаками, Ангел был всего лишь гостем, таким же, как и мы.Гостем, приехавшим чуть раньше нас и едва успевшим распаковать вещи и покормитьпсов. А здесь — здесь он хозяин! Квартира пахла кожей Пабло-Иманола Нуньеса,смотрела на меня шерстяными глазами Пабло-Иманола Нуньеса, разевала джазовуюглотку Пабло-Иманола Нуньеса, здесь все было ему впору: и пожелтевшие плакаты(«Original Memphis fives» [29], «Cotton Pickers», «Innovationsin the Other» [30]); и вещи, сваленные кое-как, дорогие идеше"Сборщики хлопка"(англ.) вые вперемешку, и сотни аккуратносложенных дисков; и звуковые колонки, натыканные по всем углам, и недопитыйвыцветший кофе на столе, и незастеленная постель — все напоминало Ангела, все…

Комнат было всего лишь две — побольше и поменьше. Та, чтопоменьше, служила спальней; побольше — кабинетом, гостиной и кухней. Типичноехолостяцкое стойло, с налетом романтизма, способного очаровать начинающуюпроститутку, — даже запылившееся банджо имелось, правда, без трех струн.

На банджо была наброшена мягкая широкополая шляпа в духеджем-сейшена с пивом, виски без льда и горячим потным шепотом: «А ну-ка,посвингуй!» И я не нашла ничего лучше, чем водрузить шляпу себе на макушку. Ноэтот дурацкий жест сразу же принес успокоение. Взять меня за рубль двадцать втакой шляпе было невозможно.

Кроме того, шляпа подсказала мне, что делать.

Вопроса «что делать в квартире Ангела» Динка старательноизбегала, так же, как и задиристого словечка «шмон», ограничиваясь фразой:«Посмотришь по обстоятельствам». И еще одной: «Может, удастся узнать, кто такойАнгел на самом деле». Я могла бы сделать вид, что осмотрела квартиру, — наэто ушло бы минут пять, не больше. Я могла бы ее просто осмотреть, и тогдапришлось бы накинуть еще полчаса.

Но я задержалась надолго.

Из-за шляпы.

Шляпа резко сузила поле поиска, она сразу же уткнуласьмордой в стеллаж, предательница! Стеллаж занимал всю правую стену вгостиной-кухне-кабинете, книг в нем было мало, зато других вещей оказалось визбытке.

Самых разных, но наверняка принадлежавших Ангелу.

Болтливых вещей, предательских. Таких же предательских, каквероломная джазовая шляпа.

Судя по всему, Ангел давно не появлялся здесь, ведь все этовремя он проводил с нами. Ангел давно не появлялся здесь со всем своим джазовымхозяйством — и вещи заскучали. Пара самых настоящих, истыканных ракушечникомамфор на нижней полке, пара венецианских масок, пара деревянных голландскихбашмачищ — кломпов; пара раковин Каури — нежно-розовых, с распяленнымизакостеневшими губами, пара нэцке, самых настоящих, а не слепленных наскоро изстолярного клея и рыбьей требухи… Запыленная стеклянная банка со множествоммонет, расписанные тонкой тушью тыквы-горлянки, большая пивная кружка с вееромторчащих из нее китайских палочек для еды… Керамическая птица, откликающаяся наимя Кетцаль (в Виксановом культурологическом списке Кетцаль шла под номером 21,прямо перед Лукасом Кранахом-старшим), несколько обглоданных фигурок языческихбожков и — ритуальных животных и вполне удачная, не вызывающая никакого чувствапротеста копия ацтекского «Круга солнца» (номер 24 в списке)… Картину дополнялиогрызок мрамора и старая пишущая машинка… Никакой системы в подборе всего этогодобра не было, и оно выглядело по-туристически необязательным. Должно быть,подобные вещдоки дарили Ангелу женщины — в память о проведенных в его объятияхночах. Я так и видела их, всех этих небрежно сколоченных голландок, гречанок спушком над верхней губой, монохромных итальянок, экзотичных рисовых уроженоккитайской провинции Чжэцзян и засидевшихся в девках швейцарок — проездом изАкапулько в Цюрих-Интересно только, кто подарил Ангелу кольцо?.. Я нашла егонадетым на хвост деревянной обезьяны. Обезьянья морда, больше похожая навдохновенное лицо предводителя какой-нибудь тоталитарной секты, не внушаланичего оптимистического, но кольцо на хвосте… Так, дешевенькое колечко, даже насувенир не тянуло, но что-то в нем было такое… Это стало ясно, стоило толькомашинально водрузить его на палец. И пальцу сразу же не захотелось с нимрасставаться. Кольцо было явно женским, далее скорее — детским, только детиспособны искренне радоваться подобным стекляшкам. А может быть, его и забылаздесь начинающая проститутка, очарованная джазовым логовом Ангела?..