Читать книгу "Обезьяна приходит за своим черепом - Юрий Домбровский"

Но Гарднер молчал и курил.

- Ага, Бенцинг, - сказал он, - пасуете? Я ведь многое знаю о вас. Смотрите!

И он шутя погрозил ему одним пальцем. Снова наступило молчание.

- Я... - начал Бенцинг.

- Да, да, - сейчас же охотно поддержал его Гарднер. - Что же вы? - И снял трубку телефона. - Начальника внешней охраны.

- Я думаю, что... - Бенцинг остановился.

- Вот вы про меня только думаете, а я про вас все уже продумал до конца, как сюда ехал, так и продумал, - сообщил Гарднер. - Что, - думаю, мне теперь делать с господином Бенцин-гом из города Профцгейма? Сдать в музей имени господина Курцера? Вот стоит же в Марбурге чучело лошади Фридриха Великого... Или, может, лучше поставить тюремным надзирателем в женском отделении? У него душа женственная, нежная, как у хозяина.

Бенцинг сделал шаг к нему.

- Вы все шутите, - сказал он растерянно.

- Шучу, шучу! - успокоил Гарднер. - Конечно, шучу. Зачем вы мне? Идите в продоволь-ственный отдел, давить на воротники кошек, или отправляйтесь срезать пуговицы с подштанников убитых, или расстреливать за укрытие медного ночного сосуда. Мне-то вы не нужны.

- Что случилось с моим господином? - тихо и сипло спросил Бенцинг.

Дверь отворилась, вошел начальник охраны.

- С вашим-то покойным господином что случилось? - благодушно спросил Гарднер и повернулся к начальнику охраны: - Слышите, чем он интересуется?

- Что? - крикнул Бенцинг. - Мой покойный...

- Ой, не кричите, - поморщился Гарднер. - То есть не кричите сейчас. Потом можете кричать сколько угодно. Вот я вас сейчас отправлю отсюда. - Он встал, подошел к нему вплотную. - Я не верю вам и боюсь вас оставлять тут. Понятно? Кто мне поручится за вас после смерти вашего патрона?

- В чем? - ошалело спросил Бенцинг.

- Во всем, Бенцинг, - уже совсем холодно и жестко сказал Гарднер. - Не так как-то все у вас получается. Очень сомнительно и путано получается. Вот револьвер у покойного оказался незаряженным. Почему не заряжен? Ведь это ваша обязанность - осматривать оружие хозяина. Что случилось? Придется вам на это ответить. Потом - покойный вообще жаловался на вас перед смертью, говорил, что не может вам доверять по-прежнему, - а ведь это тоже наводит на всякие мысли.

- Кому это он говорил? - спросил Бенцинг, бледнея.

- Да мне, мне и говорил, - ласково улыбнулся Гарднер. - Был у меня с ним такой один разговор. Вот вы все это и должны будете объяснить моему следователю. Вообще вам о многом придется поговорить с моими ребятами. Мне-то с вами больше делать нечего. Хозяина вашего нет, а для меня вы человек конченый.

Он взглянул на начальника охраны и, кивая головой на оцепеневшего Бенцинга, приказал:

- Ведите!

Глава вторая

Профессор сидел за столом.

Очевидно, он уже очень давно сидел за столом и очень много курил, целая гора окурков лежала на столе. Он и вообще-то был очень неряшлив, всегда приходилось завязывать ему галстук - не то он норовил затянуть его мертвым узлом, - менять ему воротнички, прибирать, мыть, а если он курил или писал, то и скрести место, где он сидел, - везде были кляксы, окурки и прочий мусор. Но сейчас он выглядел просто-напросто грязным, и все вокруг было тоже грязным, и пол, и бумага, а главное - одежда, конечно: она была в пепле, там и тут виднелись прожоги от папирос.

На профессоре был бурый просторный халат, - не халат даже, а целая мантия, в которой он раньше работал с бормашиной, - на голове черная шапочка, на ногах туфли без чулок.

На столе, среди книг, крупных атласных лепестков какого-то пышного цветка, что стоял здесь в хрустальной вазе, серого табачного пепла и другого, от сожженных бумаг, - он лежал черной, почти блестящей горкой в большой пепельнице из лакированного щитка черепахи, - среди всего этого мусора стояла низенькая, пузатая, матовая склянка из-под спирта с притертой пробкой, валялась похожая на обломок черепного свода круглая корка хлеба с загнутыми краями, а в ней несколько конфет, стояла грубая эмалированная кружка.

Несмотря на то, что окна в сад были завешены, горело электричество и в комнате было очень светло, пожалуй, даже светлее, чем в ясный, солнечный день, - после приезда Курцера освещение работало бесперебойно, - и около круглого шара с белым огнем очумело носилась темная ночная бабочка. Ее лиловая тень, величиной с летучую мышь, как на экране, с угнетающим постоянством взлетала и падала на стене.

Профессор сидел, подперев голову ладонями, и курил, курил, курил.

Услышав шаги Ганса, он глубоко и быстро вздохнул, резко тряхнул головой, как будто сбрасывая что-то, и посмотрел на дверь. Лицо у него было очень неподвижное и очень спокойное, даже как будто заспанное немного.

- А, Ганс! - сказал он громко, но без всякого выражения. - Проходи сюда, садись. Вот на этот стул садись.

Ганс боком прошел, смел со стула бумажный мусор и сел, глядя на отца.

Профессор что-то долго молчал и смотрел на него.

- Милый, - сказал он наконец, - я вот для чего позвал тебя. Оставаться с вами мне больше нельзя, вот и собрался я в дорогу - сегодня ночью уйду. Мал ты еще и неразумен, и нет около тебя никого, ну, да что ж поделаешь... - Он все время старался улыбаться. - Да, уж ничего тут не поделаешь. Я уже думал, думал и вижу - нет выхода. Адрес-то я оставлю у Курта. Он тебе отдаст его после, а пока не спрашивай ничего. Ладно?

Профессор говорил медленно и спокойно, очевидно, заранее продумав каждую фразу, но говорить ему было трудно, он останавливался, часто дышал и время от времени гладил себя по лбу и щекам, - вот это движение, по-видимому, спокойное, медленное и в то же время неровное, обрывистое, почему-то особенно пугало Ганса. Он смотрел на отца, прикусив губу, и чувствовал, что если он откроет рот, то обязательно закричит.

- А мама ничего не знает, папочка? - спросил он, чувствуя, как что-то страшное и непонятное надвигается на него.

Профессор не ответил, только голову опустил ниже.

- Так ты не сердись, не сердись на меня, - сказал он через полминуты. - Видишь, что получается. Вот ведь все как. - Он слегка развел руками, как бы очерчивая всю обстановку комнаты, весь пепел ее, все книги с перегнувшимися корочками, весь сор на полу.

- Мне ведь тоже плохо, - пожаловался он тихо,- очень мне плохо.

- Ты сердишься на маму, папочка? - спросил Ганс и закусил губу, чтобы не расплакаться.

В комнате было тихо, и только большие, похожие на детский гробик часы невозмутимо стрекотали в углу да тень бабочки взлетала и падала на стене.

- Плохо мне, мальчик, плохо. Очень мне плохо и очень одиноко, - сказал профессор, помолчав. - Вот сижу и думаю. Конечно, ничто не пропадет в вечности, знаю это. Но вечность-то досталась мне уж больно бедная. Когда-нибудь, лет через сто, какой-нибудь студент напишет в дипломной работе: "Жил да был на свете такой ученый, специалист по обезьяньим черепам, писал он книги, учил, грызся с теми, кто был ему не угоден. Были у него жена, ученики, дача, любимая работа, сын, хотя он и не обращал на него внимания, и думал этот старый осел, что это уж навсегда останется с ним. И вот вдруг пришел такой час, когда он увидел, что ничего-то у него за душой и нет - ни учеников, ни науки его, ни семьи. Было это ночью, но все равно не стал он ждать дальше. Надел дорожное пальто, взял палку и вышел из дома до света. И такая, - напишет студент, - была глухая ночь, так было всем не до него, что на дворе никто ему и рукой не помахал..." Дай-ка, голубчик, воды, вон кружка стоит.