Читать книгу "Механика хаоса - Даниэль Рондо"

* * *

Мы договорились встретиться в том самом отеле, где они останавливались год назад. В половине четвертого ночи мы сели в минивэн Министерства туризма и покатили к храмам Мнайдры. Они столько раз рассказывали мне прошлогоднюю историю, что мне казалось, я сам был ее свидетелем. На месте, при виде огромных каменных глыб, уложенных в круг или образующих тянущиеся к морю галереи, меня, как и моих спутников, охватило волнение: я словно перенесся на тысячелетия назад, чтобы взглянуть на окружающие меня формы и краски иными глазами. Тайна этих храмов, их предназначение, их взаимное расположение с учетом эффекта солнцестояния – все это наполняло наши души трепетом, заставляя сжиматься горло. Ум наших предшественников, этих незнакомцев, сумевших переместить, обтесать эти камни, пробуравить в них отверстия и собрать их в нужном порядке, словно напрямую обращался к нам. Эти люди дали рождение новому миру. Они говорили с нами, и их язык, оставаясь для нас малопонятным, пробивался к нам через века. Собственно, я всю жизнь вел диалог с такими же тенями. В тот день я убедился, что мне еще далеко до пресыщения. Мой слух не утратил чуткости юного стажера, впервые поступившего на работу в Каирский музей; я с тем же вниманием выискивал тонкие нити, протянутые между эпохами, и размышлял о связи строителей этих храмов, пришедших с Востока, с финикийцами, с древними римлянами, с королями Сицилии, которых славили как Христа, и, разумеется, с моим новым другом, глубокоуважаемым Фридрихом.

Истекший год был всего лишь пылинкой в бесконечности дней, но встреча позволила нам понять, в какой мере он повлиял на наше микроскопическое существование. Мы жили среди одних и тех же ландшафтов, испытывали схожие эмоции, но при этом во всем отличались друг от друга. Возможно, нам всем было необходимо вернуться назад, чтобы осмыслить изменения, которые повседневность ловко маскирует на страницах нашего внутреннего календаря, и понять, до какой степени мы все являемся легкомысленными, если не безответственными марионетками в руках времени.

Все без исключения признались мне, что для них было шоком смотреться в зеркало камней, сознавая, что за плечами прибавился еще год.

Я и сам задавал себе вопрос: а что ты сделал за этот год? Мне хватило краткого обзора произошедших событий, чтобы заметить, что я изгнал Рим из своих воспоминаний. Изгнал, несмотря на то, что был привязан к ней нитями всепожирающего желания, едва не перевернувшего всю мою жизнь. Туда же, в самое дальнее и глухое отделение своей шкатулки воспоминаний, я заточил все трагические эпизоды, участниками которых нам с ней довелось стать. Я предпочел оставить на их месте пустоту. Память тоже способна нам лгать.

Самое удивительное, что мои друзья снова встретили того же профессора из Пало-Альто, что называется, на том же месте в тот же час, правда, с группой новых поклонниц. Подозреваю, его единственного не коснулись изменения. Судя по всему, его бизнес процветал. Он отшлифовал свои теории и выдвинул новую гипотезу – о том, что коммерциализация убивает на Западе секс. Он ратовал за возврат к пантеизму, первобытному влечению и групповому сексу на ступенях древних храмов, посреди природы. Очень скоро он нас утомил, и мы ушли в «наш» храм ждать восхода и ловить миг, когда стрела света проникнет внутрь сквозь узкое отверстие в камне.

Не хватало только Хабибы. Она отказалась от поездки в последний момент, объяснив, что должна сопровождать Гарри в Венецию, где у него была запланирована серия выступлений во дворце, принадлежащем крупной франко-итальянской страховой компании. Гарри стал звездой слэма и поп-культуры; он сочинял и исполнял песни, в которых рассказывал об их с Хабибой жизни. Группа Warner подписала с ним контракт на три альбома; европейский филиал компании Digitour организовал ему первое турне, прошедшее с большим успехом. Уважаемые газеты посвящали статьи, порой публикуемые даже на первых страницах, этим двум подросткам, которые прославились благодаря соцсетям – YouNow и musical.ly – и десяткам миллионов фанов. Хабиба вместе с ним работала над проектом музыкальной автобиографии, озаглавленной «Я – Хабиба, и я жива», и иногда участвовала в его шоу. Вместе они создали стартап под названием «Разговор с собой», служивший напоминанием о первой композиции Гарри. Жаннет удочерила Хабибу и на самом деле считала ее своей дочерью; Ламбертен оформил официальную опеку над Гарри. Они подписывали за них контракты и с большой осмотрительностью управляли их капиталами. Ламбертен и Жаннет говорили о Гарри и Хабибе как о родных детях. Это было удивительно, немного нелепо, но в общем трогательно.

После моей лекции мы поужинали в итальянском ресторане на набережной бывшей Галерной бухты. Жаннет в своем неизменно зеленом платье держала за руку Ламбертена и сияла от счастья; он, в свою очередь, вовсе не выглядел расстроенным, хотя ушел с работы. После последних терактов министр вручил ему знак командора ордена Почетного легиона и тут же выпроводил на пенсию. «Виллу» закрыли, на сей раз окончательно; Министерство внутренних дел выставило здание на продажу.

С лица Жаннет не сходило выражение глубочайшего довольства. Прежде все ее существование протекало под знаком вызова, напора и чуть ли не провокации, а теперь у нее впервые появилось чувство, что она способна построить из собственной жизни нечто прочное. Дух реванша, так часто руководивший ее поступками, выветрился, и она с каждым днем открывала для себя новое ощущение полноты бытия. От этого она постоянно пребывала в приподнятом настроении и выглядела моложе своих лет. Несмотря на возраст, в ней сохранялась женственность и легкость молоденькой студентки, встретившей мужчину своей мечты на университетской скамье. Что до Ламбертена, то он полностью покорился ее шарму и всего себя отдал этой женщине, которую, возможно, знал уже давно. Он не сводил с нее глаз, как будто видел ее в первый раз, – во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление. Может быть, она чем-то походила на его жену? Как бы то ни было, он тоже преодолел важный этап, предав забвению годы, проведенные на службе в полиции. От него исходила мощная волна дружелюбного спокойствия. Он перечеркнул свое прошлое. Еще недавно лучший полицейский Франции, он никогда не вспоминал былое и никак не комментировал трагические события, с которыми ему пришлось столкнуться, как и те, что время от времени продолжали погружать в скорбь планету.

В тот вечер Жаннет шепнула мне на ушко, что они только что купили «виллу»:

– Мы сложились. Цена была запредельная. На нее претендовал один катарский дипломат. Но на меня неожиданно свалилось наследство, и я смогла помочь Ламбертену осуществить эту безумную затею. Он ведь ничего не тратил, и у него на счете скопилась кругленькая сумма. Мы сделаем ремонт, а на первом этаже поселим детей. Он говорит, пусть это будет их дача…

Я слушал ее не без грусти. Пока она говорила, я вдруг сообразил, что мы с Ламбертеном практически ровесники – я даже старше на пару месяцев, – но, в отличие от него, смотрю в будущее с тоской, не находя в нем ни единой краски, способной расцветить его серость. Я ощутил привкус пустоты – той самой пустоты, в которую загнал память о Рим.

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поддаться этому отравляющему чувству. Я мысленно составил список причин, по которым мог быть довольным своим уделом. Я объездил весь земной шар и вел раскопки в разных его уголках; мне довелось созерцать обломки ушедших цивилизаций и размышлять над судьбами народов, исчезнувших с исторической сцены; я пользовался уважением коллег; у меня не было никаких финансовых проблем, мало того, я считался достаточно обеспеченным человеком, но главное, я был свободен, как компас без стрелки (я читал, что один из друзей Четуина, говоря о писателе, употребил именно это выражение: «компас без стрелки»). Я мог ехать куда хочу, например, перебраться в заштатный портовый городишко на Сицилии. Я мог встречаться с кем хочу, исключив из круга своего общения всяких дураков. И такой образ жизни я вел на протяжении почти сорока лет. Почему же она вдруг показалась мне такой безрадостной?