Читать книгу "Ироническая трилогия - Леонид Зорин"

Гвидон остановился у гроба, несколько раз постучал ладонью по полированному дереву, не столько призывая к вниманию, сколько пытаясь заставить себя поверить, что все это – не тягостный сон. Потом он глухо проговорил: «Не отводя своих глаз, смотрю я на мужественное лицо трибуна, навеки сомкнувшего уста. Возможно, оно не отличалось эстетской кукольной миловидностью, зато, несомненно, было сходно со сколом скалы, с ребристым обломком серого, точно вечность, камня.

И каждое мгновение вечности, застывшей в этих каменных скулах, ты отдал своему избирателю! Ты не жалел для него ни сил, ни времени, не пощадил и жизни. Твое стремление приобщить его к интеллектуальной наполненности царящих в обществе отношений нам слишком дорого обошлось, но ты ни минуты не колебался, движимый высшей самоотверженностью и жаждой облагородить мир.

И часа не прожито для себя! Все без остатка – электорату! Его заботы были твоими, в служении ему был весь смысл подвижнического существования. Ответственность, искренность, честь и совесть всегда направляли любой твой шаг. Прост ли ты был? Шел такой шепоток. Что ж, ты был прост. Но прост, как правда.

Естественно, что твои достоинства плодили недругов и завистников. Все те же клеветники России, испытанные в своем ремесле, распространяют грязные слухи, что в смерти твоей повинна фраза, в борьбе с которой ты изнемог. Подлый, нечистоплотный поклеп! Известно, что не с такими преградами справлялся ты на своем пути. Любые барьеры, любые заторы ты – хоть не сразу – одолевал.

Но – пусть их! При жизни ты отличался редким уменьем держать удар. Как мощный, неприступный утес, встречал ты наветы и всякий глум. Никто не услышал твоих оправданий. На провокаторские попытки разжать твои стиснутые губы был, как сказала Марина Цветаева, „ответ один – отказ“. Только он! И ты остаешься чист и светел.

Прощай, наш надежный, неколебимый! Прощай, бескорыстный и бескомпромиссный! Наш нелицеприятный, прощай!»

Оркестр обрушил марш фюнебр.

– Опять Шопен не ищет выгод, – чуть слышно пробормотал Гвидон.

– Что-то не так? – наклонился к Гвидону мужчина с депутатским значком.

– Вспомнил поэта, очень мне близкого. Ушел много раньше, чем мой Портянко.

– Сочувствую вам, – депутат затуманился. – Да, все там будем. Закон природы. Спасибо за прекрасную речь. Сразу понятно, что – от души. Вы высказали то, что я чувствую. Гузун, – представился он под конец.

«Другие с этого начинают», – подумал Гвидон с неудовольствием.

Ему пришлось еще несколько раз принять благодарные восторги, с платком в руке пробилась Гуревич. Она умиленно утерла глазки.

Гвидон поразился.

– Дарья! И ты здесь?

– Шурин привез, – сказала Гуревич. – У них с покойным были дела. Какие-то общие интересы. Он тоже от тебя в восхищении. Умри, Гвидон, – лучше не скажешь.

– Резонно. Пора поставить точку, – мрачно согласился Гвидон. – Дать занавес и уйти со сцены.

Гуревич лишь махнула рукой, как бы не придавая значения такому намеренью триумфатора.

– Я обещала, что вас познакомлю. Какое все-таки совпадение! Наша вторая встреча с тобой, и снова – свело роковое событие. Ну как тут не поверить в судьбу?

– Друзья уходят один за другим, – со вздохом проговорил Гвидон. – И, мнится, очередь за мною.

– Какая глупость! Ты полон жизни. Но как я рада тебя увидеть! Когда ты исчез, словно канул в пучину, я подумала, что ты бессердечен. И вот эта речь!.. Да, я ошиблась. Сердце у тебя все же есть.

– Есть, и болит, – кивнул Гвидон.

– Боже мой, в каком ты миноре.

– Я – в ауте, – грустно сказал Гвидон. – Я присягнул себе на распятии, что выпущу в свет книгу учителя. Я создал фонд. Я поставил на кон свою безупречную репутацию. Одна эгоистка мне обещала, что муж ее придет мне на помощь. Не знаю, чем я ей не угодил, – на днях она сыграла отбой. А ты говоришь, что я полон жизни. Это – видимость. Я – облако в брюках. Жизнь оставила эту плоть.

– Печально, – проговорила Гуревич.

– Печально, но прими эту данность. Я безутешен и унижен. Меня продинамили, как салагу. Кинули, как последнего лоха.

– Мерзавка, – с чувством сказала Гуревич.

– Мягкое слово, – сказал Гвидон. – Моя бесхитростность и доверчивость делают меня беззащитным.

Она подумала и сказала:

– Я постараюсь тебе помочь. Знаешь, я посоветуюсь с шурином. Жди меня здесь.

– С места не сдвинусь, – он поцеловал ее руку. – Ты не такая, как остальные.

Четверть часа Гуревич отсутствовала. Потом возникла. Лицо разрумянилось, и даже поступь стала порхающей, словно она вознеслась над землей.

– Ты приглянулся моей сестрице, – торжественно объявила она.

– Ее проблемы, – буркнул Гвидон.

Известие его озаботило. «Еще одна Тамара Максимовна».

Гуревич весело щебетала:

– Сказала – в твоих басурманских очах виден богатый внутренний мир.

– Мой мир – это мои проблемы, – нетерпеливо сказал Гвидон.

Потом он раздраженно спросил:

– С сестрой ты беседовала или с шурином?

Она рассмеялась:

– С шурином – тоже. Ты его пронял. Идем, они ждут.

Мимо неторопливо проследовали думцы с благородными лицами. Они направлялись к своим машинам, выстроившимся на пятачке. За ними, в положенном отдалении, двигались служивые люди.

– Вокруг чиновник густо шел, а не шиповник алый цвел, – певуче пробормотал Гвидон. На миг ему помстилось, что в воздухе возникло видение пирамиды, властно вздымавшейся в поднебесье.

Гуревич гордо взяла его под руку и повела по центральной аллее.

У здания грязноватого цвета – странная смесь охры с белилами – степенно кучковались пришедшие. Они собирались на поминки. Ресторан, расположенный в центре города, носил названье «Восточный дворик». Приглашенные грузились в машины, сколачиваясь в отдельные группки.

– Вот и они! – сказала Гуревич.

Их поджидала чета Марковских. Монополист оказался высоким и широкогрудым шатеном с бедовым мальчишеским лицом. Рядом озирала пейзаж острыми смолистыми глазками его жена Аграфена Ефимовна, разительно не сходная с Дарьей. В отличие от пышнотелой сестры она была маленькая и хрупкая. Взгляд ее источал угрозу. Сзади переминались два парня, сразу напомнивших Гвидону гостей на панихиде Романа.

Гуревич представила своих родственников.

– Это сестра моя, Аграфена, – пропела она, – и Ленор Аркадьевич.

– Родители были бойцами идеи, – весело объяснил Марковский. – Нет чтобы дать нормальное имя. Пометили аббревиатурой. Ленин. Октябрьская революция. Господи, пронеси и помилуй. Вы не напомните вашего отчества?