Читать книгу "Макиавелли - Никколо Каппони"

Вопрос о том, считать Никколо истинным республиканцем или нет, до сих пор остается открытым. Безусловно, большая часть его сочинений на первый взгляд подсказывает положительный ответ, однако при ближайшем рассмотрении напрашивается обратный вывод. Занимая должность секретаря Десятки, Макиавелли проявил себя верным слугой своего правительства, а его желание служить Медичи после возвращения их к власти в 1512 году свидетельствует о том, что Макиавелли грезил о почестях и выгоде (honore et utile), которые мог даровать ему новый режим. И все же Макиавелли — а вместе с ним и Франческо Гвиччардини — полагал, что республиканская конституция окажется для Флоренции куда полезнее единоличной власти, хоть и последняя имеет куда более глубокие корни в этом городе.

Мировосприятие Никколо во многом определялось историей, и нет сомнений в том, что он пал жертвой античных текстов, проникнувшись убежденностью в том, что уроки прошлого можно и нужно безо всяких изменений экстраполировать в настоящее. Вот пример: при всей безусловной разумности его проекта ополчения Макиавелли потерпел фиаско, уверовав в то, что безвозмездная служба сама по себе способна привить людям гражданскую добродетель. Правители из рода Медичи после 1530 года разовьют идеи Никколо и сформируют надежную призывную армию, гарантировавшую всем желающим вступить в нее налоговые, юридические и политические льготы и привилегии и руководимую посредством эффективной системы гражданского контроля. И то, что Повязки (Bande), как стали называть Тосканское ополчение, просуществовали до второй половины XVIII века, доказывает в целом правоту идей Макиавелли при условии, что они будут избавлены от налета архаичности. Примечательно, что Никколо, считавший, что люди действуют из сугубо эгоистических интересов, непоколебимо верил в то, что патриотизм возможно насадить даже в не получающих ни гроша ломаного за службу ополченцах. Но, как мы уже не раз убеждались, Макиавелли был весьма противоречивым человеком.

Тенденция заново открывать Макиавелли, появившаяся в середине XVIII века, позволила обнаружить многоликость этого человека, хотя многие, кто изучал его биографию — как ненавистники, так и апологеты, — пытались усмотреть в его сочинениях некую логическую последовательность, которая позволила бы оправдать любое предвзятое мнение о нем. С одной стороны, король Пруссии Фридрих II — чья антимакиавеллианская позиция во многом пробудила интерес к самому Никколо, — считавший «Государя» книгой тлетворной, хотя местами, к несчастью, весьма верной. С другой стороны, Жан-Жак Руссо, повторявший избитую нелепость о том, что книга эта якобы направлена против деспотов (и при этом оба нахваливали антипатию Никколо к католической церкви).

Первая попытка издать полное собрание сочинений Макиавелли — и в то же время восстановить его доброе имя — была предпринята во Флоренции в 1782–1783 годах. Среди тех, кто пожертвовал необходимые денежные средства, были такие фигуры, как папа Пий VI и реформатор Великий герцог Тосканский Петер Леопольд Габсбург-Лотарингский. Макиавелли превратили в представителя эпохи Просвещения, а следующее столетие наденет на него маску опередившего свое время позитивиста и итальянского националиста.

Таким его изображали ученые, среди них Оресте Томмазини и Паскуале Виллари — два фундаментальных биографа Макиавелли. Хотя мы должны быть благодарны им за то, что они, перерыв архивы, извлекли из них и опубликовали неимоверное количество сведений, пусть даже снабженных зачастую совершенно нелепыми комментариями (причем Томмазини проявил себя как исследователь, а Виллари — как историк), отчего их попытки истолковать работы Никколо в соответствии с их контекстом отдавали анахронизмом.

Эта тенденция продолжилась, невзирая на то что со второй половины XVIII века из-за недоступности полного собрания сочинений Никколо, включая частную и служебную переписку, дипломатические документы и литературные сочинения, любые попытки подвергнуть работы Макиавелли объективному анализу были сравнимы разве что с черпанием воды решетом. В XX веке Никколо превратили в предтечу гегельянских политических систем.

Бенедетто Кроче полагал, что в «Государе» Макиавелли первым отделил политику от этики, несмотря на то что Никколо вновь и вновь заявлял о необходимости «гражданской религии»[98] и свода традиций — может быть, древнеримских и языческих, но отнюдь не аморальных.

Итальянский диктатор Бенито Муссолини и вождь итальянских коммунистов Антонио Грамши основывались на постулате Кроче: первый воспринял идею Макиавелли о правителе как живом воплощении «Государства», а второй считал его предтечей коммунистической партии. Тот факт, что «Государя» можно использовать как руководство для тоталитаризма, вызвало критику ученых, таких как Лео Штраус и некоторые его последователи. И до сих пор маятник продолжает раскачиваться между различными политологами, пытающимися интерпретировать труды Макиавелли. Надо отдать «старине Нику» должное: нельзя не восхищаться макиавеллизмом подобных авторов, в том смысле, что они используют сочинения Никколо, в особенности его «Государя», для оправдания устаревших представлений о прошлом в точности так же, как когда-то Макиавелли считал античных классиков мерилом текущих событий. Ученики превзошли учителей.

Самая заметная попытка отвести Никколо надлежащее место была предпринята Роберто Ридольфи. Флорентиец, аристократ, потомок Макиавелли и кропотливый ученый лучше других разбирался в психодинамике развития личности, которая помогла точнее понять жизнь и творчество Никколо. Главная проблема состояла не в том, что ему лично импонировал Никколо — он обожал его и потому организовал едва ли не крестовый поход во имя реабилитации его имени, вступая в полемику со своим предшественником (главным объектом ненависти Роберто Ридольфи был Томмазини), а также современниками. Защищая собственное видение «подлинного» Макиавелли, Ридольфи нередко предпочитал в упор не замечать факты, которые он считал порочащими репутацию Никколо. Кроме того, будучи человеком верующим, Ридольфи яростно доказывал, что флорентийский секретарь — далеко не атеист — в действительности всю жизнь оставался добрым христианином, несмотря на множество пороков (неприятие Савонаролы, другого героя Ридольфи, во внимание не принималось, потому что в те годы Никколо еще не достиг интеллектуальной зрелости).

Сила трудов Ридольфи, не считая множества впервые обнаруженных доказательств, заключается в его понимании того, что Макиавелли обладал особым флорентийским характером, встречающимся и по сей день, и что его улыбка отражала не столько присущий ему цинизм, сколько цинизм его родного города. Теперь Макиавелли хотя бы стали воспринимать как человека, даже если Ридольфи продолжал видеть в нем гения, хотя мифы отличаются завидным долгожительством и так просто не исчезают — периодически появляются издания «Государя» с допотопными и набившими оскомину комментариями. И авторы и издатели не прочь чуть заработать за счет «старины Ника», причем без особых усилий.