Читать книгу "Реликвии тамплиеров - Пип Воэн-Хьюз"

— Значит, пока что нам доверяют, — произнес капитан, стоявший позади. — Это хорошо.

Староста селения устроил в нашу честь праздник, и, несмотря на то что он готовился в спешке, поросята и бараны уже шипели на вертелах над огнем, когда мы с Анной сошли на берег. На площади установили на козлах столы — под двумя огромными деревьями с гладкой корой, которая местами облупилась, обнажая светлую сердцевину ствола.

— Платаны, — сказала мне Анна. — Не знаю, как вы их называете у себя в стране. Здесь в каждом селении на площади есть платан — для тени. Они часто старше самого селения. А остальные деревья, на которые ты пялишься, лимонные. Limoni по-местному — отсюда и название деревни.

Она села рядом со мной во главе стола, вернее, это она села во главе стола, капитан по одну сторону от нее, я — по другую. Мне показалось неправильным, что Жиль и другие старшие члены экипажа сидят ниже меня, но Жиль сам на этом настоял, отмахнувшись от моих возражений. Анну, пояснил он, представили селянам как Элени, дочь герцога Македонского. Ее выдали замуж за фламандского барона, проживающего в Венеции, — это, как выяснилось, оказался я, — и он прибыл оттуда, чтобы доставить свою супругу обратно в Serenissima[68]. Благородная же Элени слышала о гробнице святой Тулы от своей кормилицы и теперь прибыла сюда, дабы принести подношения и помолиться о даровании ей многих сыновей. Все это весьма обрадовало население Лимонохори. Они любили свою святую, и всякий сюда прибывший, чтобы посетить ее гробницу, являлся для них посланцем Божьим, несущим острову радость. Но конечно же, пока тут свирепствовали пираты — чтоб их внутренности пожрали дикие свиньи! — сюда приезжали немногие. Теперь же паломники снова спешат к ним, спасибо франкским рыцарям, хотя их не так много, как раньше.

Кормили нас великолепно. Огромные блюда из красной глины с горами рубленого мяса передавались из рук в руки. На столах полно было всякой зелени, стояли тарелки с мелкой жареной рыбой, тушеные овощи — одни знакомые, другие нет.

— Это баклажаны, — объясняла мне Анна. — А здесь сладкий перец, а это фасоль.

В конце концов я попробовал лимон, откусив сразу половинку, и чуть не задохнулся от остро-кислого сока, отчего селяне разразились хохотом. Невежа франк, должно быть, думали местные, и это было отлично. Мы с Анной все время находились в центре шумного внимания — благородные супруги, почетные гости. Каждое новое блюдо в первую очередь подносилось на пробу нам, каждый тост — а их было множество, все более многословных и свободных по причине выпитого — начинался со здравиц в нашу честь. Мне было немного стыдно от мысли, что эти простые люди, столь гостеприимные и щедрые, даже не подозревают, насколько низкого происхождения один из нас и насколько высокого другой. То есть другая. Нам не приходилось особо притворяться, поскольку вряд ли кто-то в Лимонохори что-то ведал о высшей знати Антверпена, — я и сам, правда, не являлся исключением. Просто гордо выставлял вперед челюсть, стараясь выглядеть как можно благороднее, насколько позволяли непрерывные добавки странного местного вина, приправленного сосновой смолой. А вот Анна, мне кажется, пребывала наверху блаженства, как в раю. Местные подносили ей своих детишек, чтоб она их благословила, и я даже побледнел от неожиданности, когда она стала плевать на этих спеленатых младенцев, пока принцесса не пояснила, что отгоняет таким образом злых духов. Она пощипывала детишек за щечки, и ей самой щипали щеки, пока они не приобрели свекольный оттенок; вокруг нее толпами сновали старухи, которые с удовольствием ухватились бы своими клешнями и за мое лицо, если бы осмелились. Высокий социальный статус, безусловно, дает некоторые преимущества.

Вино лилось, словно из фонтана. Оно было цвета меда и сильно отдавало свежесрубленной сосной — привкус настолько неожиданный, что я сначала даже не принял его за вино. Но на втором бокале этого уже не замечал, на третьем даже приветствовал, а потом вообще потерял счет выпитому. «Как это нравилось Биллу, — думал я, — вино, смех, женщины…» Понемногу шум празднества стих, и я сидел, глядя в звездное небо, такое синее и невероятно высокое, какого никогда прежде не видел. Над головой пролетали больше летучие мыши, острый гребень горы чуть виднелся серебряной линией в свете звезд.

Кто-то ткнул меня в бок. Это Анна желала обратить мое внимание на глубокую красную миску, доверху наполненную шипастыми черными шариками, которую мне протягивала улыбающаяся беззубая женщина.

— Вот и echinoos принесли, — сказала она, вытаскивая пальчиками один из этих жутких шариков. Потом положила его на стол и, сильно нажимая, взрезала ножом прямо посередине, раздвинув страшные шипы и открыв щель, в которой я разглядел хрупкую маленькую оболочку.

Она налила в щель воды, потрясла и сильным взмахом выплеснула внутренности морского ежа на землю. Еще один взмах ножа — и на его кончике закачалось нечто вроде ярко-оранжевой улитки.

— Вот это и едят, — пояснила Анна. — Давай попробуй.

— Да это ж улитка! — запротестовал я. Язык уже заплетался от выпитого вина.

— Ничего подобного. Это как яйцо. Давайте же, милорд, на вас все село смотрит.

Подавляя тошноту, я наклонился и слизнул мерзкий кусочек с острия ножа. Язык разом ощутил его вкус — соленый, похожий на рыбный, с привкусом крови. Я отпил большой глоток острого вина.

— Так вот в чем секрет морских ежей! — услышал я собственный голос, но тут столешница вдруг встала дыбом и понеслась прямо мне в лицо. — Они на вкус прямо как…

На следующее утро я проснулся с ощущением, будто все летучие мыши в Лимонохори ночевали у меня в голове. А многие еще и облегчились прямо мне в рот. Я был на борту «Кормарана» и лежал под столом в капитанской каюте, завернутый в египетский ковер. Стояло раннее утро, и только Фафнир заметил меня, когда я выбрался к бочке с водой и начал заливать благословенную влагу себе в глотку. После нескольких глотков у меня хватило сил добраться до борта. Внизу темным зеркалом поблескивало море. Звезды только начинали бледнеть перед восходом солнца, все еще прячущегося за горизонтом, и деревья и острые выступы скал на острове отсвечивали пурпуром. Одежда прилипла к телу и скверно пахла, так что я, не раздумывая, разделся и прыгнул за борт. На момент завис в воздухе и успел услышать одну ноту из песенки какой-то птицы, а потом меня поглотила холодная вода. Я дал себе погрузиться, зная, что до дна не достану, потом открыл глаза, которые тут же защипало от соли, и посмотрел вверх. Ложное небо, образованное поверхностью воды, дрожало, словно трясущаяся ртуть. Я толкнулся ногами и медленно пошел вверх, выпуская изо рта пузырьки воздуха — они тоже были как шарики ртути. И летучие мыши стали покидать свой насест у меня в башке.

— За работу, пьяный лорд!

Рядом со мной в воду упала веревочная петля, я ухватился за нее, и меня потащили обратно на борт, пока я не очутился — голый, мокрый и очень глупо выглядящий — перед капитаном.