Читать книгу "Остров в глубинах моря - Исабель Альенде"

Раз в неделю они отправлялись к писарю, и Виолетта излагала ему в общих чертах содержание письма, которое она намеревалась послать своему сыну во Францию. Писарь брал на себя труд заключить ее мысли в расцвеченные фразы и утонченную каллиграфию. Письма всего через два месяца попадали в руки юного кадета, который методично отвечал на каждое из них четырьмя фразами на военном жаргоне. В ответных письмах сына говорилось, что состояние его положительное и что он изучает язык противника, не уточняя, о каком, собственно, противнике идет речь, несмотря на то что у Франции их было несколько. «Жан-Мартен такой же, как его отец», — вздыхала Виолетта, когда читала эти зашифрованные послания. Тете осмелилась как-то спросить ее, как ей удалось стать матерью и сохранить тело таким же крепким, но Виолетта ответила, что эту особенность она унаследовала от своей сенегальской бабки. Она не призналась Тете в том, что Жан-Мартен был приемным сыном, и ни разу не упомянула о своих любовных отношениях с Вальмореном. Виолетта рассказала лишь о своей долгой связи с Этьеном Реле, любовником и мужем, памяти которого она оставалась верна, пока не появился Санчо Гарсиа дель Солар, потому что ни одному из прошлых претендентов на Кубе не удалось добиться ее любви, даже тому галисийцу, который едва на ней не женился.

— Во время вдовства у меня всегда кто-то был в кровати, чтобы оставаться в форме. Потому-то у меня хорошая кожа и настроение.

Тете подумала, что скоро сама она покроется морщинами и впадет в меланхолию, потому что вот уже несколько лет утешает себя сама, без каких-либо иных стимулов, кроме воспоминаний о Гамбо.

— Дон Санчо очень хороший господин, мадам. Если вы его любите, то почему вы с ним не поженитесь?

— Ты в каком мире живешь, Тете? Белые не женятся на цветных — это незаконно. Кроме того, в моем возрасте замуж уже не выходят, и тем более за такого неисправимого гуляку, как Санчо.

— Вы могли бы жить вместе.

— А я не желаю его содержать. Санчо умрет бедняком, а я собираюсь умереть богатой, чтобы меня похоронили в мавзолее, увенчанном мраморным архангелом.

За пару дней до того, как вступало в силу освобождение Тете, Санчо и Виолетта отправились вместе с ней в школу урсулинок, чтобы сообщить новость Розетте. Они расположились в зале для посетителей, просторной и почти голой гостиной с четырьмя деревянными стульями грубой работы и огромным распятием, свисающим с потолка. На столике стояли чашечки с едва теплым шоколадом, покрытом сливочной пенкой, и урна для пожертвований, которые помогали подкармливать прикрепленных к монастырю нищих. При этой встрече присутствовала и монахиня — она искоса наблюдала за происходящим, потому что ученицы не имели нрава без дуэньи находиться в присутствии мужчины, да еще такого соблазнителя, как этот испанец.

Тете редко затрагивала тему рабства в разговорах с дочерью. Розетта имела смутное представление о том, что они с матерью принадлежат Вальморену, и приравнивала свое положение к положению Мориса, который полностью зависел от своего отца и сам не мог принять ни одного решения. Это не казалось ей странным. Все женщины и девочки, которых она знала, и рабыни и свободные, принадлежали какому-нибудь мужчине: отцу, мужу или Иисусу. Тем не менее тема рабства постоянно присутствовала в письмах Мориса — свободного человека, который гораздо больше, чем она, был опечален абсолютной безнравственностью, как он выражался, этого явления. В детстве, когда различия между ними было намного менее заметными, Морис имел обыкновение впадать в трагическое состояние духа, в которое его погружали две неотступно преследовавшие его темы: справедливость и рабство. «Когда мы станем большими, ты будешь моим хозяином, а я стану твоей рабыней, и мы будем жить очень счастливо», — как-то заявила ему Розетта. Морис встряхнул ее, от слез потеряв всякое чувство меры: «У меня никогда не будет рабов! Никогда! Никогда!»

Розетта была одной из девочек с самым светлым цветом кожи среди цветных учениц, и никто не сомневался в том, что она — дочь свободных родителей. Только мать настоятельница знала об ее истинном положении и согласилась принять ее в колледж только после щедрого пожертвования Вальморена и его обещания об освобождении в ближайшем будущем. Этот совместный визит оказался гораздо более продолжительным, чем предыдущие, когда Тете наедине с дочкой не знала, о чем говорить, и обе чувствовали себя неудобно. Розетта и Виолетта мгновенно прониклись взаимной симпатией. Увидев их рядом, Тете подумала, что чем-то они похожи — не столько чертами лица, сколько цветом кожи и манерой держаться. Отведенный на свидание час они оживленно проговорили, а они с Санчо молча за ними наблюдали.

— Какая умная и красивая девочка эта твоя Розетта, Тете! Именно такую дочь я всегда мечтала иметь! — произнесла Виолетта, когда они вышли.

— А что с ней будет, когда она выйдет из школы, мадам? Она ведь привыкла жить как богачка, не работала никогда в жизни и считает себя белой, — вздохнула Тете.

— До этого еще есть время. Там посмотрим, — сказала в ответ Виолетта.

Зарите

В назначенный день я встала в дверях суда, чтобы дождаться прихода судьи. Объявление все еще было приколото к стене, висело, как и каждый день в течение этих сорока дней, — я видела его своими глазами каждый вечер, когда с замирающим сердцем и гри-гри в руке — на удачу — приходила сюда проверить, не возражает ли кто-нибудь против моего освобождения. Мадам Гортензия запросто могла это устроить: ей всего лишь понадобилось бы обвинить меня в привычке транжирить деньги или в дурном характере, по она, кажется, не осмелилась выступить против мужа. Месье Вальморен страшно боялся пересудов. В эти дни у меня было время подумать и появилось много сомнений. В голове крутились предупреждения Целестины и угрозы Вальморенов: свобода означает, что ты не можешь рассчитывать на помощь, у тебя не будет ни защиты, ни безопасности. Если я не найду работу или заболею, то закончу свою жизнь в очереди нищих, которых подкармливают урсулинки. А Розетта? «Успокойся, Тете. Доверься Богу, Он никогда нас не покинет», — утешал меня отец Антуан. Никто не обратился в суд, чтобы оспорить мое освобождение, и 30 ноября 1800 года судья подписал документ о моей свободе и передал мне Розетту. Только отец Антуан присутствовал там, потому что дон Санчо и доктор Пармантье, обещавшие мне прийти, позабыли об этом. Судья спросил меня, под какой фамилией меня записать, и святой позволил мне взять его фамилию. Зарите Седелья, тридцать лет, мулатка, свободная. Розетта, одиннадцать лет, мулатка во втором поколении, рабыня, собственность Зарите Седельи. Так значилось в бумаге, которую отец Антуан прочел мне слово за словом, а потом благословил меня и крепко обнял. Так оно было.

Святой тут же отправился к своим подопечным, а я села на скамейку на Оружейной площади поплакать — от облегчения. Не знаю, сколько я там просидела, но слез было много, потому что солнце подвинулось на небе и лицо мое высохло уже в тени. И тогда я почувствовала, что кто-то трогает меня за плечо, и услышала, как голос, который я тут же узнала, говорит мне: «Наконец-то вы успокоились, мадемуазель Зарите! Я уж подумал, что вы собираетесь растаять в слезах». Это был Захария, все это время он сидел на другой лавочке и не спеша меня разглядывал. Он был самым красивым мужчиной в мире, только раньше я не замечала этого, потому что была слепа от любви к Гамбо. В доме интенданта в Ле-Капе, в парадной ливрее, он выглядел очень внушительно, а здесь, на площади, в расшитом шелком жилете цвета мха, батистовой сорочке, сапогах с узорными пряжками и с несколькими золотыми кольцами, он казался еще лучше. «Захария! Это действительно вы?» Он казался видением, но очень четкам, с несколькими седыми волосками на висках и тонкой тростью с мраморным набалдашником.