Читать книгу "Грех - Захар Прилепин"

Они сбросили вещи, чуть ли не на крыльцо, оставили её радостных стариков в недоумении, и уехали в лес договаривать.

Сначала сидели в машине, но там близость друг к другу и необходимость делить одно какое-никакое, а помещение, были вовсе невыносимы. Вырвались, вдарив дверями, на улицу, и он начал яростно курить, а она спрашивать, спрашивать, спрашивать. Зачем он такой, отчего он такой, к чему он такой, как же он такой.

В ту минуту, когда их подбросило и жахнуло о песок на лесной дороге, затерянный в песке металлический костыль вдарил наконечником в бензобак и оставил, в детский мизинец размером, пробоину. Бензин полился.

Теперь они стояли возле машины, переступая с места на место.

Он не выдержал и, бросив второй уже бычок под ноги, пошёл куда глаза глядят, в лес. Она догнала и вернула его: вернись, стой здесь, ответь мне, ответь мне, в конце концов.

– И перестань курить!

Хотя бы здесь он мог её не послушать, и не послушал – щёлкнув зажигалкой, затянулся новой сигаретой. Мрачно курил, иногда поднимая сигарету перед глазами и пристально глядя в тихо мерцающий табак.

Она говорила о своём любимом с болью и ужасом.

– …и ещё ты… Ты… И ещё от машины опять пахнет бензином! – кричала она.

Он покосился на белое своё, большелобое авто, и, шагнув ближе, зачем-то похлопал по багажнику, как по крупу животного. Жадно вдыхая сигаретный дым, никакого запаха не чувствовал, ни бензина, ни леса, ни табака.

– И перестань, в конце концов, стоять тут… как мёртвый! – вдруг закричала она, и громко, по-детски, заплакала, спрятав маленькое, любимое лицо в ладонях, а пальцы её дрожали, как после ручной стирки в холодной воде.

– Дочка. Доченька моя, – наконец вспомнил он.

Протянул ей руки, но мешала сигарета. Тогда он, опустив руку, разжал пальцы, указательный и средний, меж которых сигарета была привычно зажата, – и так она упала, золотясь, вниз.

Одновременно левой рукой он уже привлекал любимую к себе:

– Дочка моя, не плачь никогда.

* * *

Очарованно смотрю на её шею утром, на висок; и ещё тонкие вены вижу – там, где белый сгиб руки.

Она так дышит, как будто я молюсь.

Подари ей бессмертье, слышишь, ты, разве жалко тебе.

…Но ты подарил, подарил; я знаю, знаю…

Молчу, молчу.

Бабушка, осы, арбуз

Бабушка ела арбуз. Это было чудесным лакомством августа. Мы – большая, нежная семья – собирали картошку. Я до сих пор помню этот весёлый звук – удар картофелин о дно ведра. Вёдра были дырявые, негодные для похода на колодец, им оставалось исполнить последнее и главное предназначение – донести картофельные плоды до пузатых мешков, стоявших у самой кромки огорода.

Картофель ссыпа́лся в мешки уже с тихим, гуркающим, сухим звуком. От мешков пахло пылью и сыростью. Они провели целый год в сарае, скомканные.

Мешки тоже были рваные, но не сильно; иногда из тонко порванной боковины вылуплялась маленькая, легкомысленная картофелинка. Когда мешок поднимали, она выпрыгивала на землю, сразу же зарываясь в мягком чернозёме, и больше никто её не вспоминал.

Высоко стояло солнце, но солнечный свет уже был полон августом, его медленным и медовым исходом.

Я всё время ловил себя на мысли, что мне хочется встать и долго смотреть на солнечный диск, будто расставаясь с ним на долгое счастливое плавание. Наверное, мне просто не хотелось работать.

Подумав, я сказал, что едва ли сбор картошки является мужским делом, но меня не поддержали. Против были моя мать, моя тётка, мои сёстры и даже забежавшая помочь соседка.

Только бабушка вступилась за меня.

– А то мужское! – сказала она. – Когда это мужики в земле ковырялись. Это бабьи заботы. Ложись вон на травку, пока мы собираем. Вон какие мешки таскаешь, надорвёшься.

Бабушка говорила всё это с неизменной своей милой иронией – и всё равно бабы закричали на неё, замахали руками, говоря наперебой, что только мужчины и должны рыться в земле, некуда их больше приспособить.

Иные, взрослые мужики между тем не работали. Дед возился во дворе с косами, подтачивая и подбивая их.

Отец ушёл на базар и обратно, видимо, не торопился. Крёстный отец мой, брат отца родного, полёживал возле трактора.

Утром он попытался трактор завести, но что-то неверное сделал механизму, и трактор непоправимо заглох.

Сосед Орхан, беженец с юга, тракторист, проходил час спустя.

Он был добрый человек и вовсе не понимал шуток.

Крёстный относился к соседу крайне благодушно и когда мог выручал в неприятностях. Разве что стремился при каждом удобном случае Орхана разыграть.

– Орхан, здоро́во, – поприветствовал крёстный проходившего соседа.

– Привет! – сухо сказал Орхан, всегда ожидавший от крёстного какой-нибудь выходки.

Крёстный изобразил необыкновенную занятость, сделав лицо серьёзным и озабоченным.

– Слушай, – сказал он торопливо. – Бабы торопят – а мне ещё свиней надо покормить. Заведи трактор, Орхан? Заведи-заведи, а я сейчас прибегу.

Орхан не успел ответить, как крёстный ушлёпал в забубённых тапках во двор. Все, кроме Орхана, сразу приметили, что, сделав круг по двору, крёстный припал к тому оконцу в сарае, куда выбрасывают навоз.

Потоптавшись, несмотря на всю нелепость ситуации: чего б весёлому соседу не завести свою машину самому, – Орхан полез в трактор. Спустя минуту трактор взревел, зачихал и снова смолк.

Крёстный уже успел добежать до огорода с вытаращенными глазами:

– Ты чего там сделал, Орхан? А? Ты тракторист или где?

Орхан сделал ещё одну попытку, но на этот раз трактор вообще смолчал.

Орхан испуганно вылез из трактора и сделал вокруг него несколько кругов. Крёстный не отставал и всячески стыдил соседа, требуя, чтоб тот немедля исправил поломку.

– Я ж вчера работал на нём, Орхан! – ругался крёстный. – Ты ж видел меня! Что ты там сделал, что он сдох? Давай исправляй!

– У меня обед, а потом опять – работа! – с трудом подбирая русские слова, попытался ускользнуть Орхан, но крёстного было уже не отогнать.

– Какая работа? А я что буду делать? Сломал – делай. Это не по-соседски – так поступать, Орхан. У вас на Кавказе разве так поступают с соседями?

Спустя десять минут Орхан лежал под трактором, вздрагивая волосатыми ногами, на которые садились мухи. Крёстный расположился неподалёку, покуривал, закинув одну руку за голову.

– Какой ты тракторист, Орхан, – говорил крёстный негромко. – Да никакой. Ни черта не умеешь. Завёл машину, и сразу сломалась она.