Читать книгу "Судьба штрафника. «Война все спишет»? - Александр Уразов"

Мы собрали все имущество, вновь нагрузили велосипед и пошли через площадь. На нас смотрели все встречные, и я даже услыхал слово «мародеры». Мне стало стыдно перед этими обносившимися, измученными, изголодавшимися людьми. Но у меня лично были лишь скромные подарки отцу, матери и сестрам да один костюм для себя, поднятый с пола в разбитой квартире в Вене. И еще я вез слесарный и плотницкий инструменты.

Однокомнатная квартира дяди Кучинского размещалась в полуподвале. Он работал где-то плотником, а его жена — дворником. У них была дочь семнадцати лет, которая училась в восьмом классе.

Было воскресенье, и вся семья была дома. На сковороде трещала вкусно пахнущая картошка. После знакомства и умывания все уселись за стол, Кучинский вытащил флягу со спиртом, я — банку мясных консервов. Хозяева удивились, что я перевернул вверх ногами свой стакан, стали уговаривать выпить, но я отказался.

Олеся рассматривала меня с интересом, возможно, рядом с ней впервые сидел солдат с фронта. Она жадно слушала рассказы Петра Ивановича о его фронтовой жизни, а я — рассказы хозяев о жизни в оккупации и после освобождения. Обед затянулся на несколько часов.

Когда стемнело, мы, выбритые, вымытые, наодеколоненные, с Олесей пошли по Киеву. Увидев кинотеатр, мы устремились к нему. Но билетов не было, и сеанс уже должен был начаться.

Подвыпивший Кучинский потянул Олесю к входу в кинозал, открыл дверь, оттеснил билетершу со словами, что едет с фронта, и, пока он пикировался с ней, мы с Олесей проскользнули в зал. Было темно, на экране шли титры. Свободных мест в темноте не было видно. Кто-то возле меня поднялся, уступил свое место и перешел на другое. Я сел. Но на меня зашикали — посади девушку. Действительно, в суматохе я не сообразил, что надо посадить сначала ее. Я так и сделал, и теперь пнем торчал в зале. Выручила Олеся. Она схватила меня за руку, усадила на свое место, а сама уселась мне на колени и обняла за шею рукой, чтобы удержаться.

Я обнял Олесю за талию. На экране что-то мелькало, о чем-то говорили, а у меня в голове был ералаш. Еще кто-то сжалился над нами, зрители подвинулись на одно место, и мы нормально уселись. Билетерша, чтобы прекратить шум, нашла место и Кучинскому.

После кино долго бродить по Киеву было опасно, и мы вернулись домой.

Я смекнул, что Кучинский неспроста задержал меня в Киеве. Дружба дружбой, но был и дальний прицел: хорошенькой Олесе нужен был жених, ведь молодежи моего возраста осталось совсем мало.

После кино отношения между мной и Олесей вдруг усложнились, она стала стесняться меня, краснела, когда я смотрел на нее. Я тоже чувствовал себя скованно. Морочить голову девушке я не хотел, а начать за ней серьезно ухаживать и жениться не мог. Я мечтал о продолжении учебы. Со своим дипломом с отличием я хотел поступить без экзаменов в институт и стать архитектором. Да и какую семью можно строить, если кругом голод, разруха, горе? И я уклонился от роли жениха, засобирался домой.

Кучинский помог отвезти мои вещи на вокзал. По отпускным документам с помощью железнодорожной комендатуры я приобрел билет в поезд Киев — Ростов с пересадкой в Ясиноватой на Миллерово. Теперь я ехал в плацкартном вагоне один, без друзей, меня окружали незнакомые люди.

В Миллерово я приехал во втором часу ночи. Что делать: ожидать утра на станции или идти домой ночью? Я слишком много наслушался о бандитизме, грабежах, убийствах. Глупо, оставшись живым на войне, погибнуть под ножом бандита! Но все во мне кипело от нетерпения, я рвался домой после четырех лет разлуки. Казалось, что я не был дома целую вечность. Нет, я не могу сидеть в тесном, грязном, со спертым прокисшим воздухом вокзале!

Я поставил чемодан на плечо и, спотыкаясь о шпалы и камни железнодорожного полотна, пошел в темноту. Нет, я не шел — летел. Радость встречи несла меня на крыльях, страх подгонял. Я почти бежал, не чувствуя тяжести чемодана, лишь ломило плечо, немела поднятая рука, я перебрасывал чемодан на спину, но он выворачивал руку. Я остановился передохнуть, снял ремень, продел в ручку чемодана, перебросил его через плечо, вновь пошел, оступаясь на немощеной дороге. Надо пройти мимо железнодорожного моста, где, может быть, поджидают такого, как я. Но вот и улочка к моему дому. Вот и калитка. Я быстро открываю ее — не забыл, ничего не изменилось. На меня с яростным лаем бросилась собака. Я прикрылся от нее чемоданом — вдруг укусит?

— Букет, Букет! Ты что это бросаешься на своих!

Букет перестал лаять, взвизгнул и запрыгал вокруг меня, стараясь лизнуть руки.

«Букет! Неужели, не забыл? Признал? Быть того не может, — думал я. — За четыре года я так изменился во всем. Как же ты узнал?»

Я прошел в глубь двора к дому, поставил чемодан у входной двери, снял вещмешок, скатку. Посмотрел на черные и какие-то низенькие пристройки кухни, конюшни, заглянул на огород. Мне нужно было успокоиться перед встречей с родителями, сестрами. Но сердце только еще сильней рвалось из груди.

Я подошел к двери и постучал. Тихо. Постучал громче. Услышал кряхтенье мамы, ее тихий глухой голос — она с кем-то переговаривалась. Я весь затрепетал. Скрипнула дверь из комнаты в коридор.

— Кто там? — раздался негромкий, какой-то замогильный голос мамы.

«Узнает ли она меня?» — подумал я и, не меняя голоса, но уверенно сказал:

— Открывайте, это я!

— Да кто ты?

— Как кто? Я — ваш сын! Открывайте, мама! Неужели не узнаете?

— Нет, я не открою, ты не мой сын.

Спазмы комом перехватили горло.

— Мама! Да это же я! Я приехал с фронта, а вы меня не пускаете домой!

И вновь тихо. Потом:

— Может быть, ты и мой сын, но я тебя не знаю и в дом не пущу.

— Что ж мне делать? К Сенниковым идти, что ли?

— Да, идти к Сенниковым! — отвечает мать.

— Мама! Да ведь это Саша, — слышу я голос сестры.

— Замолчи! Раскаркалась!

И опять мы стоим друг против друга, разделенные дверью и временем.

— Раз ты мой сын, то подойди к окну, открой ставню, а я на тебя погляжу.

Я даже не мог сообразить, почему Зоя, узнавшая меня, не открыла дверь — мне было горько. В одном из окон щелкнул засов. Я подошел, вытянул пробой и распахнул ставни. Из-за стены в проем окна протянулась рука с лампой. И тут мама вскрикнула, и лампа начала падать. В доме раздались рыдания и причитания.

— Сыночек мой дорогой! Да что ж я у тебя за мать — сына домой не пускаю!

Выскочила Зоя, открыла дверь и повисла у меня на шее. Я вошел в комнату, обнял бросившуюся ко мне мать. Я целовал их, сам всхлипывал.

Стукнуло окно, мы оглянулись. В открытую ставню к стеклу прижалось лицо моего отца. Он был в Шарпиловке и среди ночи ушел домой, словно сердце его чуяло, что я приеду.

Послесловие

Дорога войны длиной в четыре года закончилась и привела меня к порогу отчего дома. Начиналась новая послевоенная жизнь с ее радостями, лишениями и огорчениями, победами и поражениями, взлетами и падениями. В общем, жизнь как жизнь, как у многих людей в то время.