Читать книгу "Сокол против кречета - Валерий Елманов"

Все присутствующие угодливо засмеялись. Будущий каан шутит, значит, у него хорошее настроение. Это славно.

Дальше Бату не слушал. И без того понятно, что все пропало. Сказавшись нездоровым, он уехал с курултая, ибо надежды на то, что изберут кого-то иного, не оставалось.

Реальных кандидатов, помимо Гуюка, было только три. Но Ширамун мертв, Кулькан в плену у каана урусов, а третий – младший брат Чингисхана Темуге-отчигин, уже упустил возможность захватить власть. Если бы он оказался порасторопнее и поумнее, то как знать, но, когда Бату прибыл в Каракорум, все уже было кончено. Чего не отнять у Туракины-хатун, так это умения идти напролом и решительности добиваться своего, не останавливаясь ни перед какими жертвами.

Ее не смутило, что в заговоре оказались замешаны весьма высокопоставленные лица из числа тех, кто начинал служить и выдвинулся еще при сотря-сателе вселенной. Взяв в свои руки всю власть, она без колебаний раздавала нужным людям привилегии, пайцзы, наложила руку на суд и добилась у Шиги-Хутуху вынесения смертного приговора для всех своих противников, которых казнили в тот же день, включая и самого Темуге-отчигина.

А неудачи продолжали обрушиваться на голову Бату одна за другой. Вернувшись в свой родной улус, он попытался было предпринять какие-то самостоятельные шаги, веря, что, несмотря ни на что, спор между ним и урусами еще не окончен. Ему даже удалось собрать целых три тумена, усадив в седла всех от мала до велика. Дело оставалось за братьями, а они…

– Ведь каан Гуюк заключил с урусами мир, – развел руками добряк Орду. – Пойти против них – это пойти против Каракорума. Разве так можно, брат? Если каан прогневается, то нам всем придется плохо.

И ведь как в воду глядел его старший брат, потому что через несколько недель после их разговора в Сыгнак к Бату прискакал гонец с посланием от Гуюка. В нем великий каан любопытствовал, для чего и против кого тот собрал эдакую силу? А уж дальше в тексте и вовсе была издевка.

«Мы не верим, что Бату решился пойти против нашей воли и напасть на того, с кем мы решили жить в дружбе и согласии, – говорилось в нем. – Мы думаем, что хан по-прежнему покорен нашей воле и даже старается ее предугадать. Узнав о том, что мы собираемся в великий поход на багдадского халифа, он решил не упустить возможности дать своим нищим воинам немного разбогатеть. Что ж, мы одобряем его расторопность и разрешаем ему участвовать в нашем большом походе. А зная, что наш брат и сам выказал себя достойно в битвах с ханьцами, дважды заслужив одобрение нашего отца Угедея, мы дозволяем ему самому возглавить эти тумены, присоединив к ним воинов Орду-ичена и Шейбани-хана, которых поведут старшие сыновья.

Тем более что Бату всегда питал к брату Менгу особую любовь и будет рад помочь ему расширить его улус».

На этот раз приступа бешенства не последовало. Напротив, Бату впал в какую-то сонливую вялость и оцепенение, даже перестал принимать участие в излюбленном занятии кочевников – степной охоте. Все угольки надежды, которые и без того едва тлели в его душе, оказались плотно засыпанными холодным пеплом.

Последние искорки окончательно погасли после того, как он, уже через три года, на обратном пути домой, услышал от своих воинов одобрительные слова о великом каане. И если бы это было просто одобрение, а то оно еще замешивалось на сравнении с тем походом, которым командовал Бату.

Гуюк, затеявший эту военную кампанию, и в особенности Менгу, бывший великим джихангиром, и впрямь не обманули чаяний своих людей. Конечно, их возвращалось гораздо меньше, чем уходило, но такова судьба воина. Зато выжившие везли с собой немалую добычу. Поход, начавшийся, как записали китайские летописцы, летом в пятой луне года цзячень[151], когда скончался великий чжуншулин Елюй Чуцай, и закончившийся в девятой луне года динвэй[152], был действительно успешным.

Менгу начал его еще раньше, разбив войска Румийского султаната и захватив в плен Гийас ад-дина Кай-Хусрау II, тем самым обеспечив себе простор для последующего наступления на халифат, поскольку за его спиной оставались лишь союзники – царь Киликийской или Малой Армении Хетум I и византийский император Иоанн III.

После этого он вместе с князем Антиохии Боэмун-дом V незамедлительно обрушился на Халеб, именуемый европейцами Алеппо. Укрепления города действительно впечатляли. Чего стоил один только ров вокруг цитадели. Ширина его составляла метров тридцать, глубина – двадцать. Преодолеть такое без предварительной подготовки казалось невозможным. Но Менгу удалось выманить войско ан-Насира II из крепости. Имя, взятое султаном в честь знаменитого предшественника – Салах ад-дина, не помогло. В отличие от своего предка ан-Насир II был отважным воином, но никудышным полководцем.

Инженерное сооружение, именуемое Вратами двух змей, на самом деле включает в себя несколько ворот. На одних из них, воздвигнутых по приказу султана аз-Захира Гийас ад-дина в 1209 году, есть изображения двух львов – один смеется, символизируя победу, а другой плачет в знак поражения. Этот год оказался для жителей Халеба годом плачущего льва.

Выломав ворота, монголы хлынули в узкий сводчатый коридор, но надежды защитников сдержать их в этом удобном для обороны месте оказались напрасны, потому что одновременно с этим они ворвались в юго-западные ворота Киннесрин, а также в северные, которые назывались Баб Ан-Наср – Вратами Победы. Теперь получалось – победы туменов Менгу.

Последние защитники города погибли близ Тюрьмы крови, а пленных озверевшие монголы утопили в огромной подземной цистерне работы еще византийских мастеров.

Передохнув пару дней на развалинах, Менгу вихрем налетел на Ракку. И тут внушительные городские стены, протяженностью около пяти километров, не оказались для них препятствием. На четвертый день, ворвавшись через знаменитые Багдадские ворота, завоеватели уже весело пировали в мечети Джам Аль-Кабира и в знаменитом дворце Гаруна ар-Рашида, избравшего в свое время Ракку своей летней резиденцией. Жизнь мало похожа на знаменитые сказки «Тысячи и одной ночи», в чем жители города смогли убедиться в полной мере в эти злосчастные дни.

В это же время вторая лавина монгольских ту-менов вместе с вспомогательными грузинскими и армянскими войсками обрушилась на древний Мосул. Основанный в глубокой древности близ развалин столицы Ассирии – Ниневии и названный поначалу Машбалу[153], а затем переименованный парфянами Хусн-убрайа[154], он процветал, став главным городом Северной Месопотамии.

Чего здесь только не было, каких товаров сюда только не привозили. Жители Мосула и сами могли похвастаться тяжелой золототканой парчой, знаменитой тончайшей хлопчатобумажной тканью, которую и назвали по имени города– «муслим», а если в нее добавляли шелковую нить, то «мухарраратом», и многим другим.