Читать книгу "Ангельский концерт - Андрей Климов"

— Фрау Луиза наотрез отказалась говорить со мной о Дитмаре Везеле, причем вела себя так, будто между ними что-то произошло. Она была влюблена в него?

— А-а, вот вы о чем… — лицо старика неожиданно замкнулось, губы насмешливо дрогнули. — Я уж было подумал… Сами-то вы откуда знаете о Дитмаре? О нем никто, кроме меня, пожалуй, уже и не помнит.

— Ошибаетесь, Петр Ефимович. А Галчинский?

Казалось, он перестал ее слышать. Ева растерялась: что случилось? Где она допустила ошибку? Как ей вести себя теперь, когда единственная ниточка, связывавшая ее с этим человеком, угрожающе натянулась и вот-вот лопнет?

Интролигатор пожевал синеватыми губами.

— Луиза была замужней женщиной и матерью, когда Галчинский привез сюда Везелей. Она увидела Дитмара во время службы — и ушла оттуда в полуобморочном состоянии. Ее муж в это время нянчил их второго сына. Везель избегал людей, пострадавших от режима. Подобные отношения быстро заходят в тупик, и он понимал это лучше кого бы то ни было. Мы с ним подружились на совершенно иной основе… Нам было о чем поговорить; кроме того, я сидел без денег, а он находил для меня заказы на переплетные работы… Луиза? Это у нее было пустое, чистая блажь. Что касается Галчинского… Знаете, Дитмар однажды сказал о нем: «Multa dicimus, et non pervenimus». Таким вот образом…

— Переведите! — с неожиданным раздражением воскликнула Ева. — Я не знаю вашей латыни, разве что пару молитв.

— Много говорим, но немногого достигаем. — Интролигатор гулко кашлянул, словно выстрелил. — А вот я, дорогая Ева, полюбил этот язык. Читать мне уже трудно, и долгими вечерами я сижу на пороге, гляжу в сад и беседую сам с собой. Разумеется, на латыни. А иногда, если повезет, удается поговорить и с Дитмаром Везелем. — Он взглянул на Еву равнодушно, словно предлагая ей немедленно оставить его в покое, но все-таки добавил: — Не понимаю, зачем вам понадобилось собирать старые сплетни в лютеранской общине? Не думаю, что это может заинтересовать редактора вашей газетки… Дитмар в этой жизни зависел только от одной вещи — любви к своему ребенку. Все остальное не имело значения. Вы что-нибудь слышали о Нине Кокориной-Везель? Да что я говорю — конечно же нет! Откуда вам было ее знать?

— Вы ошибаетесь, Петр Ефимович, — проговорила Ева. — Никакая я не журналистка, хотя можете считать меня кем угодно. Ответьте мне: что сказал вам Дитмар Везель перед тем, как уехать в Москву в пятьдесят седьмом? Ведь именно к вам он пришел в тот день, верно?

— Не будем ворошить прошлое, Ева, — остановил ее Интролигатор. Пергаментные веки старика дрогнули и начали опускаться, словно он собирался вздремнуть. — Всем воздастся по заслугам…

— Прекратите! — Ева низко наклонилась над стариком и почувствовала легкий запах туалетной воды. Впалые щеки и тяжелый подбородок Интролигатора были тщательно выбриты чьей-то умелой рукой. — Если бы вы не… я бы сейчас вас как следует встряхнула! Бросьте эти штучки и не изображайте из себя святошу. Мне некогда ждать, пока мы с вами оба окажемся в чистилище! Я прочитала дневник Нины Везель!

Старик тут же открыл глаза и с живым любопытством взглянул на Еву.

— Нина обо всем написала?

— В том-то и дело, что нет!

— Но она уничтожила…

— Нет, нет! — с отчаянием вскричала Ева. — Почему ни ее отец, ни вы ничего ей не рассказали?

— Дитмар не успел, потому что надеялся, что все обойдется, а меня Нина сторонилась. Я пытался, но она была человеком нерелигиозным, а эта сторона дела чрезвычайно важна… Вы, Ева, к какой ветви христианства принадлежите?

— Я католичка. Мои предки из Западного края.

— Ну конечно, как я сразу не догадался… Так что вы хотели бы услышать?

— Неужели вы оба не понимали, чем это грозит Нине Дмитриевне?

— Я понимал, поэтому и просил ее все сжечь. А потом ждал, что она сама ко мне придет, — голос Интролигатора вздрогнул и надломился. Он начал приподниматься с подушек, Ева кинулась помогать, но на этот раз он отвел ее руку, помедлил, пока одышка пройдет, и проговорил: — Погодите, я сам… Я ведь еще в состоянии передвигаться по комнате, хотя в сад уже не рискую выходить… Вы правы, я обязан все объяснить. Должен признаться — я надеялся, что вы успеете меня разыскать… Сейчас мне необходимо взять одну из книг — там у меня заметки и даты, вы сами не найдете… Дело в том, что…

Закончить фразу ему не удалось — дверь распахнулась, и в комнату деловито вошли двое. Рослый молодчик в громадных, как ласты, кроссовках сразу же перекрыл выход, второй — с волосами, как овсяная солома, и шелушащейся кожей альбиноса, — оттолкнул Еву, схватил старика за руку и рванул на себя, выдергивая из-под одеяла.

Интролигатор глухо охнул, и в ту же секунду Ева прыгнула на спину блондину и запустила ногти в его тощую шею. Дуболом в ластах немедленно отшвырнул ее к стене, а белесый оставил Петра Переплетчика, схватился за загривок и с изумлением уставился на замаранную кровью ладонь.

От удара комната поплыла у Евы перед глазами, но она все-таки нашла в себе силы закричать:

— Не трогайте его! Не смейте к нему прикасаться! Он давно не в своем уме, даже по-русски не говорит — только по-латыни. Это я, я знаю все, что вам нужно!..

6

«Дорогой мой, мне кажется, то есть я уже совсем уверена — у нас с тобой будет бамбино!..»

Пришлось трижды перечитать фразу, прежде чем до меня дошел ее смысл. Когда я очнулся от короткого полубезумия, в которое впадает человек при неожиданных потрясениях, в голове у меня смешались Галчинский, Анна, явившийся из небытия Интролигатор, церковь «Свет Истины» и ее лидер, но поверх этого хаоса настойчиво пульсировала одна мысль: Ева!

Я попытался связать факты — и волосы у меня на макушке зашевелились.

«Эдем», — пробормотал я, изо всех сил стараясь припомнить, где и в какой связи мне приходилось слышать это название еще до того, как его произнес Галчинский, но так и не припомнил.

Все дальнейшее походило на уличный квест, и впервые в жизни я пожалел, что так и не обзавелся машиной.

Тем не менее уже через час я был в Малой Филипповке. Поселок лежал в глубокой лощине, окруженной пологими холмами, поросшими сосняком. В центре, у автостанции, вокруг которой сгрудились мелкие магазинчики, таксист притормозил, чтобы спросить дорогу. Пара девчонок лет пятнадцати, разряженных по случаю воскресенья в розовые штанишки со стекляшками и сапоги садо-мазо со стальными шпильками, хихикая, переспросили: «В богадельню?» — и указали на противоположную сторону мутного пруда.

Проскочив плотину, машина поползла в гору по вполне сносной бетонке. Я оглянулся: позади, на самом верху противоположного ската лощины, поверх неразберихи разномастных филипповских кровель, труб, сараев и картофельных соток, у самой границы леса вспыхнули на скупом солнце купола трехглавой церковки и колокольня заново отстроенного Троицкого монастыря. Того самого, где в середине семидесятых какое-то время прожил Матвей Кокорин.