Читать книгу "Есть! - Анна Матвеева"

Ека подцепила вилкой прозрачный лоскут мяса и отправила его в рот. Она жевала с таким наслаждением, что официант, ковыляющий мимо на толстых лапах, притормозил и полюбовался – как на картину, которую видишь каждый день, но иногда останавливаешься и задумываешься о том, насколько она прекрасна.

Раз уж все равно пришлось встать, толстяк подтолкнул меня к Екиному столику, и я, не удержавшись, шлепнулась на стул. Ека засмеялась, а ко мне тем временем летела раскрытая карта меню – более грязной и захватанной я в жизни не видела!

– Здесь все на итальянском, – добросердечно сказала Ека. – Я могу перевести.

– Да уж я как-нибудь сама справлюсь. Я французский знаю.

– Французы! – возмутилась Ека. Белые толстые локоны на ее голове угрожающе зашевелились. – Знаешь, что они сварили короля?

Я пыталась читать меню, но образ вареного короля сбил меня с толку.

– Мерлан, дикая утка с фасолью, ризотто с молодым горошком либо с цикорием, спагетти с чернилами каракатицы, конина, морские улитки, разварная ослятина, тефтельки из бычьих мозгов с сыром, потом – индейка в гранатовом соусе, артишоки с креветками, побеги хмеля с маслом и сырное ассорти. Сыр великолепный: «Азиаго», «Монте Веронезе», пьяный сыр и – меравильозо! – «Морлакко дель Граппа»! Пирожные с доломитовым медом и резентин. Граппа в чашке из-под кофе.

Ека с таким видом читала меню, будто сама его составляла, – с гордостью. Но меню вправду впечатляло. За исключением чернил каракатицы, которые я не воспринимаю ни на вкус, ни на вид, ни на запах.

Я заказала утку. Люблю утку! И ризотто с горошком. Люблю ризотто! И артишоки, и побеги хмеля заказала, разумеется, тоже, только я еще не знала, люблю я их или нет. Был у меня такой пробел в познаниях.

Толстячок, подкатившийся к столу, взял у меня карту меню и вытер ею пот со лба. Многообещающе!

– А что там было с королем? – спросила я.

Не то чтобы мне хотелось разговаривать с Екой и налаживать с ней отношения за счет этого несчастного вареного короля. Нет, все проще – я на самом деле хотела знать, почему французы его сварили.

– Король был правда английским. Генрих Пятый Ланкастер. Красавец мужчина. Отважный воин и видный полководец эпохи Столетней войны. Громил французов, как зайчиков, потом стал наследником их короля и получил руку его дочери Екатерины. Брат Екатерины договора не признал и начал воевать с Генрихом заново – и вот во время этой войны Генрих помер. От дизентерии, в Венсеннском замке. Чтобы довезти тело короля до Англии, пришлось его сварить – в котле дворцовой кухни!

На этом месте толстун принес мне побеги хмеля. Что сказать – оказывается, я их тоже люблю!

– Значит, варили его не французы, – сказала я. – Вполне возможно, сами англичане. Но лучше бы они его засолили – было бы надежнее. И не так шокировало бы мирных жителей. Скажи, а зачем тебе все это знать?

Ека скромно пожала плечиками:

– Я, как наш П.Н., интересуюсь самыми разными вещами. Кстати, тебе не звонили? Про завтра ничего не говорили?

Змея наконец вспомнила о том, что она – змея.

Мне ничего не говорили про завтра – более того, телефоны были выключены у всего десанта. П.Н. предавался счастью жизни на фестивале, это понятно. Но вот почему молчали Ирак? Пушкин? Аллочка?

– Иран недоступна уже больше двух часов! – сказала Ека, когда мы доедали десерт – сыры был восхитительны, как надежда, и нежны, будто воспоми-нания.

– Как думаешь, мы можем съездить в Венецию или будем сидеть на месте, как обещали?

– Конечно, будем сидеть и ждать. Мы ради этого приехали.

Ека вздохнула:

– Тоска! Что ж, пойду к себе в номер, может быть, удастся поспать…

– Тебе вовсе не обязательно рассказывать мне о том, чем ты будешь заниматься. Достаточно просто быть на месте. И все.

– Тогда увидимся здесь вечером. Не затруднит? – Она бросила на стол купюру и поднялась. – Кстати, мы живем на одном этаже.

Она уходила, а толстяки и клиенты смотрели ей вслед. Я почему-то вспомнила о том, что лисы всегда держат себя в форме и никогда не наедаются до отвала, даже если у них есть такая возможность. Вот и сытая Ека двигалась не как набитая до отвала едой тетка, а как полуголодная лисица.

«Странное заведение эта «Белла Венеция» вместе с «Альбертой», – думала я спустя полчаса, возвращаясь к себе в комнату. Если бы не первоклассная кухня толстяков, я первая написала бы письмо в муниципалитет Местре с жалобой на антисанитарию и полное отсутствие этики. Да еще и магнитный ключ никак не срабатывает, дверь не открывается…

Из соседнего со мной номера выскользнула изящная тень, повела по сторонам длинноволосой головой и, наткнувшись на меня взглядом, превратилась в Луиджи. Луиджи был явно смущен нашей встречей и смотрел опасливо, словно олененок, случайно вышедший на поляну к юным натуралистам.

«Расслабься, Луиджи, – подумала я. – Мне нет никакого дела до твоих половых злодеяний, даже если ты вышел из комнаты Еки. А быстро, однако, управились!»

– Позвольте, я помогу вам с ключом, – любезно предложил Луиджи, сверкая треугольными глазами.

Он одним махом открыл дверь, и меня вдруг с головой накрыло духом одиночества.

Как хорошо, что завтра все решится!

Глава тридцатая, и последняя,

в которой будут приготовлены и съедены все блюда

Ресторан держат четыре брата. Толстые, словно баки в советских столовых. У «баков» по чистой случайности выросли ноги, и они производят столько шума, что лично я никогда не решилась бы завтракать, обедать и ужинать в их ресторане, если бы не одно «но». Это «но» звучит так: здесь восхитительная кухня!

Я пытаюсь представить себе женщину, произведшую на свет этих четырех небритых пупсов с явной алкогольной зависимостью. Должно быть, женщина ими очень гордится – а, вот же она! Выглядывает из дверей кухни, руки в боки! Мамма миа! Вот кто на самом деле держит ресторан и всех четырех братьев – в ежовых рукавицах!

Мамма полна до краев силой жизни и собственной правоты. Она в клетчатом фартуке и черной кофте с дерзким декольте. Она поднимает над головой ополовиненную бутыль с вином и кричит:

– Альфонсо!

…Я переношусь на тридцать лет назад и вижу кудрявого карапуза, с виноватой мордочкой застывшего над кастрюлями. В одной кастрюле надо крутить ложкой, чтобы ризотто не пригорело, впитывая бульон. В другой кастрюльке готовится панакотта – карапузу строго наказано ложкой рисовать на дне восьмерки, причем делать это следует медленно, чтобы желатин растворился, а сливки – пер ин номе ди Дио! – не начали вдруг кипеть.

Карапузу плевать и на ризотто, и на панакотту – ему хочется с друзьями попинать мяч у старой церкви, но сегодня мать оставила кухню на сыновей. Она все время говорит, что разрывается на части, что живет на износ, что сил у нее осталось только дойти до могилы, – и делает при этом такой страшный вжик ладонью под горло, что у карапуза Альфонсо холодеет в животе.