Читать книгу "Весь мир театр - Борис Акунин"

– Нан дзя? – процедил Газонов.

– Контузия. Забыл японское слово.

Японец мотнул головой.

– Я не пуро царапину! Это сьто? Это?! – он ткнул пальцем вДевяткина.

Ответил Фандорин непонятно:

– Одиннадцать единиц и одна девятка. Я очень виноват. Позднос-сообразил. И оружия с собой нет…

Снова ударил выстрел. Из спинки пустого кресла рядом сЭрастом Петровичем полетели щепки.

– Тишина в зале! Нынче я режиссер! И это мой бенефис! Штрафза болтовню – пуля. Остается восемь минут!

Левую руку Девяткин держал на шкатулке – там, где находилиськнопки, включающие электричество.

– Если вы сделаете какое-нибудь быстрое движение, я нажму. –Ассистент обращался к Фандорину. – Глаз с вас не спущу. Знаю, какой вы прыткий.

– Там не только пульт освещения, верно? – Эраст Петровичсделал паузу и скрипнул зубами (Элиза отчетливо это слышала). – Залз-заминирован? Вы ведь сапер… А я – чертов идиот…

Последние слова были произнесены совсем тихо.

– В к-каком смысле «з-заминирован»? – просипел Ной Ноевич. Унего прерывался голос. – Б-бомбами?!

– Ну вот, Эраст Петрович, испортили весь эффект! – словно быобиделся Девяткин. – Про это я хотел в самом конце сказать. Ювелирнаяэлектро-инженерная работа! Заряды рассчитаны так, чтоб взрывная волнауничтожила все внутри зала, не повредив здания. Это называется «имплозия». То,что за пределами нашего с вами мира, меня не интересует. Пускай остается. Тихо,господа артисты! – прикрикнул он на зашумевшую аудиторию. – Что выраскудахтались? Почему вы, учитель, хватаетесь за сердце? Вы сами говорили:весь мир – театр, а театр – весь мир. «Ноев ковчег» – лучшая на свете труппа.Мы все, чистые и нечистые, идеальная модель человечества! Сколько раз выповторяли нам это, учитель?

Штерн жалобно вскричал:

– Это так. Но взрывать-то нас зачем?

– Есть два высших акта творчества: создание и уничтожение.Стало быть, должны быть два типа творцов: художники Добра и художники Зла, ониже художники Жизни и художники Смерти. Еще вопрос, чье искусство выше! Я вернослужил вам, я учился у вас, я ждал, что вы оцените мою безграничнуюпреданность, мое усердие! Я был готов довольствоваться ролью художника Жизни,театрального режиссера. Но вы глумились надо мной! Вы отдали мою рольничтожному Смарагдову. Вы говорили, что я прислуга за все, что мой номердевять. И я изобрел свой собственный спектакль! Мой великолепный бенефис! Вастут одиннадцать полноправных артистов, все претендуют на хорошие роли, всежелают быть номером первым. Вы – единицы, а я всего лишь девятка. Оцените жекрасоту моей пьесы: я отыскал точку, в которой одиннадцать единиц сойдутся содной девяткой. Ровно в 11 часов 11 минут 11 числа 11 месяца 1911 года, –Девяткин расхохотался, – наш театр улетит в небеса. Когда на счетчикеэлектрических часов появятся цифры 11:11, грянут гром и молния. А если вывздумаете буянить, я нажму кнопку детонации сам – вот я держу на ней палец.Крыша и стены этого ковчега станут нашим саркофагом! Признайтесь, учитель, чтотакого прекрасного спектакля не бывало со времен Герострата! Признайтесь – ипризнайте, что ученик превзошел учителя.

– Я признаю все, что угодно, только не нажимайте! Выключитечасы! – взмолился Ной Ноевич, не сводя глаз с левой руки безумца – она неотрывалась от шкатулки. – Ваша выдумка с цифрами бесподобна, феноменальна,гениальна, мы все оценили ее красоту, мы все в восторге, но…

– Заткнитесь! – Ассистент качнул в сторону режиссерапистолетом, и Штерн проглотил язык. – В мире нет ничего кроме искусства. Оноединственное, ради чего стоит жить и умирать. Вы тысячу раз это говорили. Мывсе люди искусства, мой бенефис – наивысший акт искусства. Так радуйтесь вместесо мной!

Вдруг с места вскочила маленькая травести.

– А любовь? – крикнула она пронзительно. – Как же любовь?Весь мир – не театр, весь мир – любовь! Господи, я так тебя люблю, а ты непонимаешь! У тебя воспаление мозга, ты болен! Жорж, я все для тебя сделаю, мненикто кроме тебя не нужен! Не губи этих людей, что они тебе? Они не ценят твоейдуши, так черт с ними! Я буду боготворить тебя за всех! Уйдем, уедем!

Она простерла к нему руки. Элиза, несмотря на оторопь иужас, была тронута, хотя монолог, пожалуй, был исполнен с «пережимом». Элизапроговорила бы эти слова иначе – без крика, на полутонах.

– Ах да, любовь! – Девяткин покосился вниз – наэлектрический хронометр, вмонтированный в шкатулку. – Совсем про нее забыл. Яль не сражался за свою любовь? Я ль не повергал ниц дерзецов, встававших межмною и Прекрасной Дамой? Но она отвергла меня. Она не пожелала соединиться сомной на ложе Жизни. Так мы соединимся на ложе Смерти! Сегодня у меня не толькобенефис, но и бракосочетание! Сядь, недоженщина! – крикнул он Дуровой. – Тыоскорбляешь своим видом последние минуты бытия. А ты, холодная богиня, идисюда! Быстрей, быстрей! Осталось четыре минуты!

Глядя вдуло уставленного на нее «баярда», Элиза поднялась.Беспомощно оглянулась на Фандорина.

– Скорей, – шепнул тот. – Иначе п-психопат выстрелит.

Она не помнила, как поднялась на сцену, как села рядом сДевяткиным. Внизу, прямо перед глазами, на счетчике светились цифры. 11:08 – ибыстро сменяющиеся секунды.

– В последний миг я возьму вас за руку, – тихо сказалассистент. От него сильно пахло цветочным одеколоном. – Не бойтесь. Настоящиекометы – это мы с вами.

Вот теперь Элизу затрясло по-настоящему.

– П-послушайте, художник Зла, – громко сказал Фандорин,перед этим что-то шепнув японцу. – Ваша арифметика хромает. Красота бенефисаподмочена. Нас тут перед вами не одиннадцать, а двенадцать. Один лишний.Выпустите меня отсюда.

Девяткин нахмурился.

– Я об этом не подумал. Да, вы – двенадцатый. Драматургздесь ни к чему. Я сам автор этой пьесы под названием «Апокалипсис». Уходите.Через кулисы. И расскажите всем про мой бенефис! – Он погрозил пистолетомпроворно взбежавшему на сцену Фандорину. – Только без фокусов. Еслипоторопитесь – успеете.

– Б-благодарю.

И тот, кого Элиза так страстно, так нескладно любила, совсех ног кинулся прочь. Кто бы мог представить, что он поведет себя стольнедостойно и жалко! Мир вокруг будто свихнулся. Нелепая и непонятная жизньточно также заканчивалась: нелепо и непонятно.