Читать книгу "Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов"

Работа была ответственной и занимала меня целиком. Но мне пришлось снова засесть и за изучение немецкого языка. Все советские сотрудники в Германии обязаны были изучать немецкий язык по шесть часов в неделю: один час за счет нерабочего времени, другой за счет служебного. На второй год работы я был назначен уже начальником Университета марксизма-ленинизма и переехал в Берлин. Меня изредка привлекали к дежурству в кабинете начальника политотдела СКК (особенно в праздничные и выходные дни), и мне приходилось видеть наших знаменитых полководцев, включая Конева и Соколовского. В 1953 году Советское правительство начало передавать в собственность ГДР заводы, работавшие в счет выполнения репараций. Наши директора постепенно сдавали свои полномочия немецким директорам, которые до этих пор были номинальными администраторами, а теперь стали полновластными хозяевами. Из 160 или 170 находящихся в советской собственности предприятий ГДР было передано более 130. Аппарат управления репараций сокращали, начались отъезды сотрудников СКК в СССР. Однако вечерний университет продолжал работать.

Рано утром 5 марта 1953 года меня разбудила секретарь университета и сказала, что умер Сталин, — а у самой слезы на лице. Я немедленно оделся и ушел в политотдел, начальник которого подтвердил всем собравшимся эту тяжелую весть и сказал, чтобы мы шли по своим местам. Секретаря я послал в магазин за черным и красным материалом: обвили раму портрета Сталина двухцветной красно-черной лентой, и выставили ее в окне нашего здания, фасад которого выходил на главную улицу Карлсхорста — пригорода Берлина, где 8 мая 1945 года была подписана капитуляция Германии и где теперь располагался аппарат СКК. Занятий в университете не было, и я решил побродить по ближайшим к городку улицам: гремела гроза, улицы Берлина как-то притихли и опустели. У всех возникала мысль: как теперь будет с марксистско-ленинской наукой, кто ее будет развивать, защищать, кто заменит Сталина? В Центральном клубе и зрительном зале собрался актив СКК. В президиуме генерал Чуйков со слезами на лице, не скрывая своей тревоги и озабоченности, вел траурное собрание. В Москву на похороны Сталина от СКК направилась делегация во главе с Чуйковым: она повезла большой венок к гробу Сталина. По радио беспрерывно передавалась траурная музыка — страна прощалась с человеком, который руководил ею более 30 лет, пережила трудное время коллективизации страны, вышла победительницей из смертельной схватки с отборными силами мировой реакции — гитлеровской Германией, залечила раны небывалой разрухи и опустошений, принесенных войной.

1 августа 1953 года СКК прекратила свою деятельность; Чуйков был отозван в СССР. Пост командующего советскими войсками в ГДР принял генерал Гречко, а пост Верховного комиссара (представителя СССР) должен был занять Семенов, бывший политсоветник при Чуйкове. Семенов еще не приступил к своим обязанностям, как в ГДР начался путч, поводом послужило установление сдельной оплаты строителям, что работали на центральных улицах города, возводя новые дома. У немцев работа всегда оплачивалась поденно, и новую систему рабочие приняли протестами. В один из первых июньских дней слушатели, прибывающие на занятия из центра города, сообщили, что там начались нападения на советских людей: переворачивают машины, избивают пассажиров. Это было начало путча, а утром отключились телефону многих советских учреждений. В городе стало тревожно; было известно, что сигнал к путчу был дан не только для Берлина, это было сделано и в других крупных городах ГДР. Комендант Восточного Берлина генерал Дибров ехал в танке и из открытого люка призывал путчистов прекратить свои действия, но в него полетели кирпичи, которых было много у строек. Генерал закрыл люк, а танк сделался красноватым от ударов кирпичей. В тот же первый день путча, рано утром, путчисты захватили руководителей правящих партий, входящих в Национальный фронт ГДР. Был захвачен лидер ХДС (Христианско-демократического союза), старичок доктор Нушке, член правительства. Его привезли в Западный Берлин, поставили перед микрофоном и сказали, чтобы он ответил на три вопроса. Первым был: «Где сейчас правительство ГДР?» Он ответил: «На работе, на своем обычном месте. И я ехал на работу, а меня перехватили силой». — «А может, правительство в СКК?» — «Возможно. Мы часто там бываем». И третьим вопросом было: «Как вы оказались в Западном Берлине?» — «Вы сами меня сюда привезли». Микрофон убрали, а Нушке задержали.

Рано утром я проснулся от грохота танков — в Берлин вступила танковая армия генерала Бабаджаняна,[60]танки которой остановились на магистралях и перекрестках, граничащих с Западным Берлином; доступ антисоветским силам был перекрыт. Наши танкисты еще не заняли своих позиций, как генерал Бабаджанян на «ЗИМе» выскочил вперед и попал в толпу путчистов, которые пытались опрокинуть его машину. Сам Бабаджанян был маленького роста, худенький; он сидел в машине и на что-то надеялся — стрелять нашим военным не разрешалось. Бабаджаняна выручил из беды его начальник штаба — офицер могучего роста, с маузером на боку. Он подъехал на «Виллисе» и, не говоря ни слова, стукнул нескольких путчистов своим крепким кулаком, остальные разбежались. У Бранденбургских ворот был такой эпизод: путчисты сняли наш советский флаг над воротами, солдаты подняли новый, и тот сняли. Солдаты снова подняли наш флаг, и, когда путчист полез снимать его, наш танк дал один холостой выстрел. Больше к флагу никто не прикасался. Свой командный пункт генерал Бабаджанян перенес от Бранденбургских ворот в Карлхорст, и полевая армейская радиостанция развернулась у здания, которое занимал наш учебный комбинат. Штабные работники танковой армии Бабаджаняна расположились около здания университета, но сам генерал Бабаджанян не имел никакого помещения. Увидев меня, он спросил: «Подполковник, душа любезная, уступи нам свое здание». — «Не могу!» — «А если я прикажу?» — «Ваш приказ не могу выполнить, так как я подчиняюсь гражданским властям. Вот если мне прикажет мой начальник, то это другое дело». Начальник политотдела СКК Федотов отдал такое приказание, и мы передали здание военным. Когда я взял из сейфа необходимые материалы и вышел, у здания связисты уже тянули многоканальный кабель связи, и штабные работники стояли у дверей вместе с Бабаджаняном. Мой кабинет занял член Военного совета армии, и ему долго приходилось отвечать на телефонные звонки слушателей и сообщать, где теперь находится университет, — а на дверях университета я повесил объявление с указанием, где теперь находится канцелярия.

В эти дни был запланирован мой выезд в Лейпциг для организации приема экзаменов в филиале университета — и я отправился туда, несмотря на предупреждения о том, что это может быть рискованно. На автостраде машин было мало, на перекрестках над полотнами дорог у перекидных переездов стояли наши мотоциклисты. При въезде в Лейпциг на окраине города шоссе было перегорожено баррикадой, и около нее стояли толпы рабочих с ближайшего завода. Кончалась первая смена и должна была заступить вторая — вот путчисты и воспользовались этим временем, чтобы вывести рабочих на улицу и повести за собой. У баррикады шофер-немец остановил машину и сильно перепугался: к дверце машины рванулся высокий, почти двухметровый, довольно еще моложавый немец. Заглянув внутрь машины и увидев меня, он крикнул «Оберст!» и что-то сказал своим ближайшим подручным: баррикаду мигом разобрали, сделав проезд для нашей машины, и мы поехали в город. В городе было тихо, никаких признаков путча не видно. Мы подъехали к представительству СКК и здесь увидели несколько танков и наших солдат. Представитель СКК удивился, как это мы из Берлина решились ехать сюда и приехали невредимыми. «Мы, — сказал он, — не решаемся выйти из здания». Я сказал ему, что улажу дела в университете и поеду осматривать город. Не успел я выйти из представительства, как привели двух путчистов: это были молодые, упитанные немцы в кожаных шортах, в рубашках фасона штурмовиков, с галстуками, разукрашенными голыми женщинами. Их начал допрашивать комендант города. Отменять экзамены по философии мы не стали, и после обеда я, как и собирался, поехал осматривать город: было тихо, все страшное уже миновало, остались лишь следы действий путчистов. Было разгромлено здание советско-германской дружбы, внутри оно обгорело, на полу валялись разорванные портреты Пика[61]и Сталина, окна разбиты. Почти напротив находился большой государственный универсальный магазин, первый его этаж с торговыми залами был разгромлен, стекла выбиты, товары разбросаны по полу. Внутри уже шла уборка, а утром следующего дня я снова приехал сюда, и никаких следов погрома уже не было: магазин работал, в нем были покупатели.