Читать книгу "Мама - Алексей Гравицкий"

Струны тихо тренькнули. В наступившей тишине не было ни единого звука. Вася отставил гитару и сказал с неприятным смешком:

– Знаешь, доктор, у меня в последнее время все чаще возникает мысль, что нас нет. Что нас на самом деле просто кто-то выдумал. Нафантазировал. Понимаешь? Потому что такого на самом деле просто не может существовать в реальности. Я тут книжку нашел, по истории. Полистал на досуге. С древнейших времен до начала анархии в окружающей действительности происходил какой-то исторически задокументированный сюрреалистический бред. А после объявления анархии…

Вася повернулся. В комнате никого не было. Лицо его странно перекосилось, словно по нему пробежала судорога. Шут хихикнул истерично, потер глаза, пытаясь не то снять напряжение, не то отогнать слезы, и потянулся за гитарой.

– Бред продолжается, – пробормотал он в пустоту.

38

Коридоры мелькали дверями, картинами, цветами и прочей ерундой, которой в свое время Юлия Владимировна со своей шайкой-лейкой украшала Дом Правительства. Слава шел быстро, очень быстро. Теперь он, кажется, знал, что надо делать. Во всяком случае, решил.

Все просто. Зайти в кабинет и…

За женщину, с которой началось все его путешествие. За женщину, которая должна была родить ему сына, но так и не родила. Он никогда никому не говорил о своей прошлой жизни. Не рассказывал никому из тех, кто шел рядом. Потому что та жизнь умерла. Потому что та женщина и не родившийся ребенок жили только в его памяти. За эту память…

«Беспредельщик ты, дядька», – фыркнул над ухом знакомый голос.

Слава повернулся, замер. Со стены на него смотрел Анри. Смотрел и улыбался своей вечной улыбочкой. Вячеслав подошел ближе, провел рукой по серьезному портрету. Человек на нем не улыбался. Да и на Анри он не походил ни капли. Наваждение растаяло.

За Анри. Француз готов был за него на все. Он погиб за него. Только просил не предавать. Нельзя предавать живых, невозможно предавать мертвых. За тебя, Анри. За Жанну. За Эл.

Зачем, господи, зачем они пошли за ним. Сейчас бы жили себе спокойно, радовались жизни. А его бы прикончили где-нибудь на подступах к бывшему президенту, и все бы кончилось. Взгляд заволокло туманом. Среди этого тумана проступали люди, лица, слова, сказанные кем-то когда-то кому-то. Или не сказанные. Мелькнуло лицо Эл. Она была сейчас не шалавой в состоянии боевой готовности, а той девочкой, которую он будил утром в заведении Сэда. Солнце путалось в ее волосах. Лицо девушки было светлым, необыкновенно нежным. Пухлые очаровательные губки слегка раздвинулись в улыбке: «Я люблю тебя». – Легкий игривый смешок. – «Иди ко мне…»

Сказать бы «я тебя тоже», протянуть руку, схватить ее за руку и больше не отпускать. Слава протянул руку…

Что-то холодное ожгло пальцы. Из тумана проступила дверь. Ручка холодная, никелированная. Он надавил на нее и шагнул в кабинет.

На столе мерзко пищал запросом встроенный компьютер одного из тридцати «клинков Армагеддона». Дурацкое название! Еще двадцать два в Европе и штатах. Пять в трюме лайнера, который теперь никому не нужен. Один там же на лайнере у капитана… как же его звали? И того, второго… лейтенанта. Юры с коровьими глазами. Еще один здесь на складе и один перед ним. Пищит зараза, требует ответа. Не понимает, как можно совместить координаты цели с координатами точки выстрела. Это же опасно. Дурная машина, это более чем опасно, но тебе этого никогда не понять. И в этом твое счастье, и твоя беда.

Вячеслав сел за стол, глубоко вздохнул и вытер о штаны вспотевшие ладони. Рука сама собой потянулась к страшному оружию…

39

Василий Тимурович, сумасшедший ученый Вася, тихонько перебирал струны старенькой гитарки. Сейчас он был, как никогда, вменяем и адекватен. В ясных глазах его стояли грусть и радость. Топорщилась клочковатая бородка, подергивалась в такт словам давно забытой песни. Последняя песня, последняя ассоциация…

Еще не сорваны погоны

И не расстреляны полки.

Еще не красным, а зеленым

Восходит поле у реки.

Им лет не много и не мало,

Но их судьба предрешена.

Они еще не генералы,

И не проиграна война.

У них в запасе миг короткий

Для бурной славы и побед,

Сентиментальные красотки

Им восхищенно смотрят вслед.

А на парадах триумфальных

Их ждут награды и чины,

Но эти сцены так фатальны,

А эти лица так бледны.

Кровавая, хмельная,

Хоть пой, хоть волком вой!

Страна моя родная,

Ах, что ж ты делаешь со мной?!

Голос его звучал хрипло и тихо. Но каждое слово ложилось твердо и торжественно. С таким торжеством умирает природа, осыпаясь вихрем разноцветных листьев. Ярко, бурно, бессмысленно. Последний бал перед смертью.

Этот мужик, которого в шутку или в приступе безумия обозвал «доктором», ушел. Не вышел из комнаты, не убежал из города, страны… нет. Он ушел совсем, навсегда. И за ним должен уйти весь этот безумный, безумный, безумный мир. Потому что этот мир неправильно поступил в отношении этого доктора, а доктор обиделся. И скальпель в руках доктора вещь хоть и маленькая, но не безобидная.

Все. Все кончено. Сейчас, наверное, об этом никто не знает. Пока не знает. Может быть, даже сам доктор не знает. И сделает то, что сделает по незнанию. Может быть. А он, Вася, знает. Знает и понимает. Потому что осознал это давно, потому что после того, как создал этот меч и отдал его кому-то в руки, жил предчувствием, что карающий клинок опустится на голову человечества и снесет ее раз и навсегда. А теперь предчувствие умерло, осталось только знание того, что через минуту, или через пять, что, в общем-то, без разницы, все это кончится. Совсем все…

Клинок Армагеддона. Забавное название, которое когда-то дал проекту. Вспомнил знакому с детства игрушку и по образу и подобию… Все мы играем. Это со стороны кажется, что кто-то там серьезен, ведет серьезную политику, экономику, толкает серьезную науку, творит серьезное искусство. А на самом деле все это только игра. Дети разные, игрушки разные, но суть – одно игрушки.

Горят фамильные альбомы

В каминах жарких на углях.

От стен Ипатьевского дома

Уже накатывает страх.

Уже сошел с небес мессия

И помыслы его чисты.

Свой вечный крест несет Россия,

Считая свежие кресты.

Вчера изысканные франты,

Сегодня – рыцари войны,

Они еще не эмигранты,

Они еще ее сыны.

Но жизнь прошла, как не бывало,

И не оставила следа.

На горизонте догорала

Их путеводная звезда.

Кровавая, хмельная,

Хоть пой, хоть волком вой!