Читать книгу "Найденный мир - Андрей Уланов"

«Кто бы еще подсказал, в чем именно заключается сейчас мой долг перед Англией, – тоскливо подумал Харлоу. – Продолжать затеянную Крэдоком авантюру или отмежеваться от нее – воистину, это был выбор между Сциллой и Харибдой. Первое означало новые жертвы, которые теперь уже точно будут на его, Майкла Харлоу, совести. Второе – обессмысливало все предыдущие потери, а с обеих сторон уже пролилось достаточно крови, чтобы можно было просто перешагнуть через нее. К тому же, – капитан-лейтенант искоса глянул на Кармонди, сидевшего во главе стола с видом оголодавшего бульдога, – не факт, что у меня есть этот выбор. Майор завяз в этом деле почти так же глубоко, как сам Крэдок… и вряд ли он смирится со столь резкой переменой курса. К тому же в конце этого пути всех их будет ждать трибунал – и наверняка Их Лордствам потребуется не один козел отпущения. Нет, Кармонди, скорее всего, захочет довести эту войну до конца, каким бы он ни оказался».

Все эти размышления для Харлоу имели привкус дурного дежавю – почти теми же сомнениями он терзался всю прошлую ночь, лишь перед рассветом забывшись на неполный час. Тогда, под утро, он почти склонился к мысли попробовать все же договориться с немцами, а если Кармонди это не понравится, что ж… в крайнем случае он сможет честно сказать: «Я сделал все, что мог».

Но сейчас… выслушав сбивчивый рассказ русского перебежчика, капитан-лейтенант неожиданно для себя ощутил некое чувство, которое, пожалуй, лучше всего характеризовалось как «азарт».

В конце концов, он был боевым офицером. У него имелись знания и опыт, и он «видел», как можно использовать эти сведения… как поставить русским и немцам шах и мат в два хода. А вот Кармонди, угнетенный двумя подряд провалами, вознамерился уйти в глухую оборону. Майор явно забыл, что, во-первых, обороной войны обычно не выигрывают, а во-вторых, тающий запас пайков отсчитывает их тающее время столь же неумолимо, как германская адская машина в снарядном погребе канонерки. Действовать требовалось быстро и решительно!

– Хватит и половины этого числа, – уверенно произнес Харлоу, – если они не станут рваться вперед очертя голову, а будут грамотно использовать наше преимущество в артиллерийской силе. Что же касается так впечатливших вас тевтонских пулеметов, то для них у нас теперь тоже найдется сюрприз, не так ли, Бакстон?

– Совершенно верно, сэр, – подтвердил старший механик «Бенбоу».

– Таким образом, – продолжил Харлоу, – если предпринять атаку немедленно, шансы на успех… Что с вами, мичман? – недовольно хмурясь, спросил он. – У вас такое лицо, словно вы увидели призрак своего прадедушки.

– Простите, сэр, – мичман Гарланд, будучи младшим по званию из присутствовавших на совещании, не решился высказать свои мысли вслух, но и скрыть изумление было выше его сил, – но почему вы собираетесь атаковать русских? Мы ведь до сих пор не воевали с ними, так что, возможно, у нас есть шанс договориться…

– Не воевали? – зло прищурился лейтенант Додсон. – Вы согласитесь повторить эти слова матери матроса Пембрука, м-мичман?

– Возможно, я не совсем удачно выразился, – покраснев, отозвался Гарланд. – Но все-таки, если есть шанс договориться…

– К сожалению, такого шанса у нас уже нет! – твердо произнес капитан-лейтенант. – Поверьте, я бы и сам предпочел вести с ними переговоры, а не перестрелку. Ведь если бы удалось отколоть русских от немцев, хотя бы уговорить занять нейтральную позицию, это бы весьма облегчило наше положение. Увы, они уже сделали свой выбор и сообщили о нем пушечными залпами. Что ж… не я начал эту войну, но я приложу все усилия, чтобы закончить ее как можно скорее.

– Надеюсь, сэр, вам это удастся, – не сводя взгляда с лица Харлоу, тихо произнес мичман. – Молю Бога, чтобы вам это удалось.

…Очнувшись, человек, давно привыкший называть себя Сергеем Константиновичем Щукиным, увидел перед собой белизну. Чистый белый, без единого пятнышка свет заполнял собой все поле зрения. Слепящий свет и невнятные звуки – шум, словно бы от разговоров множества людей, сливающихся в одно громовое, неразборчивое «бу-бу-бу».

«Неужели все-таки рай?» – мелькнула мысль. Прожив большую часть сознательной жизни убежденным атеистом и закоренелым грешником, по меркам Церкви, эсер менее всего ожидал обнаружить себя в итоге на небесах. Или же, холодея, подумал он, его «дело» просто еще не рассмотрено здешним Судией. А ведь если есть рай, то и его противоположность вполне может оказаться реальностью.

Щукин вдруг ощутил себя ничтожно маленьким, микроскопической пылинкой по сравнению с чем-то неизмеримо большим, что сейчас приближалось к нему, готовясь произнести тот самый окончательный приговор, за которым…

– Очнулись, батенька?

Голос донесся словно бы издалека, но, вне всякого сомнения, это был обычный, человеческий голос, а не глас ангелов небесных. Впрочем, отчасти действие он оказал чудесное, разом сдернув с мозга пелену опиумного полусна-полубреда. Щукин ощутил тугую ноющую боль в груди, неровность земли под собой, шерстяную колючесть одеяла в стиснутом кулаке. Белое же сияние обернулось всего-навсего подсвеченным солнечными лучами пологом палатки.

– Должен заметить, – произнес доктор Билич, склоняясь над раненым, – вы, сударь, явно из числа тех счастливцев, про коих принято говорить: в рубашке родились. При выстреле в грудь отделаться лишь касательной раной и переломом ребра – шансы, я бы сказал, меньшие, чем сорвать банк в казино. Пройди этот кусочек свинца, – доктор извлек из кармашка для часов мятую пульку и продемонстрировал ее пациенту, – чуть левее, непременно задел бы сердце. Да и просто сквозная дыра в легких, что ни говори, в наших диких условиях, – Билич вздохнул, – практически верная смерть.

Эсер вдруг рассмеялся, хрипло и коротко, потому что смех тут же откатился в рану тугими комками боли.

– Услуга по дружбе – вот как это называется, – прошептал он так тихо, что сам едва себя слышал. Выдавливать из легких воздух было немыслимо мучительно. – Я слишком долго ходил под руку с этой мрачной дамой…

– Капитан просил немедленно уведомить его, что вы очнулись, – проговорил Билич. – Но если вы…

– Уведомляйте, чего уж там! – Щукин слабо повел рукой. – Лучше я себя навряд ли почувствую, по крайней мере, в ближайшие дни.

Билич с явным сомнением посмотрел на раненого, но все же вышел. Щукин обессиленно закрыл глаза. Рана не особо беспокоила, но вот разлившаяся по телу вялая слабость пугала всерьез – по-видимости, это являлось последствием большой кровопотери. «Ну да, – подумал он, – вряд ли в лагере расслышали тихий щелчок карманного «браунинга». Скорее, подняли тревогу, лишь когда водоносы явно запоздали с возвращением от ручья. Еще одно чудо в строку – что спасатели подоспели раньше, чем на запах крови приманился «черный петух» или еще какой-нибудь местный падальщик. Впрочем, по части запаха лежащая у подножья скалы туша наверняка не имеет себе равных верст на двадцать в округе. Можно даже…»

Ход мыслей эсера был прерван шорохом парусины и отрывистым «Останьтесь тут», адресованным попытавшемуся было сунуться следом за капитаном доктору. Сев рядом с раненым, Колчак снял фуражку и принялся вертеть ее, продергивая околыш между пальцами на манер четок. Предстоящий разговор был ему явно в тягость, но все же уклониться от него Колчак не мог. Щукин, однако, тоже не горел желанием начинать беседу первым. Воцарившаяся в палатке тишина становилась все более тягостной для обоих – пока наконец Колчак не выдержал.