Читать книгу "Маленький ныряльщик - Сергей Калашников"

Видимо, произошел какой-то прорыв в скорости восприятия, начавшийся с усвоения математических формул, описывающих работу устройств, что мы сооружали. Потому что знания в этот период в меня влезали в неограниченных количествах и оседали в памяти крепко.

Нам не раз пришлось переезжать. Жили то в царском дворце под Санкт-Петербургом, среди картин и статуй в обществе их хранителя, способного часами рассказывать истории создания этих шедевров. То переехали в скромную гостиницу в Николаеве, где строили подводную лодку, добрую половину устройств которой я знал прекрасно – сам участвовал в их создании. Случались и встречи с великим князем Александром Александровичем и сыном его Колькой, тоже, конечно, великим князем – а что поделаешь?! Вся семья у них такая – одни сплошные великие князья.

После Египетского похода во время аудиенции государь вручил мне Георгиевский крест и спросил, чего я хочу, на что я ответил, что желаю Его Императорскому Величеству много увлекательной работы. Мне было всего пятнадцать – мальчишка еще. Сан Саныч, как услыхал такое, сказал, что я, по его мнению, весь в отца, чем он премного доволен. И засмеялся.

Беда случилась, когда я выходил из кабинета и отцеплял орден от гимназической тужурки, чтобы отдать его гвардейцу – не положено такую награду прилюдно носить. Так вот, сестренка Колькина Ксюха случайно оказалась свидетельницей этой сцены и… вы бы видели ее глаза. Наверное, подумала, что у меня отбирают орден. Она тут же ворвалась в кабинет своего папеньки-императора и громко что-то кричала. А потом выскочила заплаканная и налетела на меня. Ей было лет семь – совсем ребенок. Так что пришлось мне утирать царевне слезы и помогать высморкаться.

Видимо, это и привело к тому, что через двенадцать лет мы поженились – волшебный взгляд ее чудесных глаз не отрывался от меня всякий раз, когда нам случалось видеться, и, признаюсь, ради того, чтобы поймать его на себе, я нередко навещал Кольку и даже участвовал в его забавах. Когда Ксении Александровне исполнилось тринадцать, она стребовала с меня обещания ни на ком не жениться, пока она не вырастет.

А ведь я в ту пору уже был морским офицером. Подводником. То есть не питал никакой уверенности в том, что не погибну в очередном походе. Техника, на которой мы работали, была на грани чуда. Поддержание ее в работоспособном состоянии занимало львиную долю трудов экипажей. И ведь мы не так часто бывали в месте базирования – то и дело шли туда, где возникала необходимость изменить расклад сил у далеких берегов. К примеру, вскоре после того, как я обещал своей принцессе подождать ее взросления, нашему дивизиону пришлось спешно бежать к Мозамбику, прореживать силы британского флота, получившие приказ продемонстрировать португальцам решимость Туманного Альбиона. Хоть тресните – запамятовал, из-за чего они в ту пору полаялись. «Что-то там, в носу», – как сказал папенька.

Погиб он при испытаниях очередной подводной лодки – на глубине сорока метров не выдержал сварной шов. Экипаж частично спасся – вынырнули через торпедные аппараты. Папа их как раз и выпускал, управляя крышками. А самому выйти потом не удалось. Он ведь был уже старенький, вот и не хватило ему ловкости.

Потом мама отдала мне письмо от него, сказала – давненько хранит завещание Петра Семеновича. Прочитал я это послание, а там всего-то два поручения. Первое – надавать звиздюлей японцам, когда те на нас полезут в четвертом году. Второе – сделать так, чтобы к четырнадцатому году Россия расквиталась по внешним долгам, а то ее заставят лезть в чужую войну, отчего сделается нам тошно.

Прочитал я, посидел, пытаясь вспомнить, бывали ли случаи, чтобы отчим мой оказывался неправ. Ничего не припомнил. А коли так – делать нечего. Надо исполнять. Год у нас шел девяносто девятый, и лет мне было тридцать два.

Написано рукой великой княгини Ксении Александровны около 1897 года

Фамилия, которую я приняла, выйдя замуж, обязана своим происхождением прадеду моего супруга, отличавшемуся, как говорит Игнаша, невыносимой харизмой. Он славился свирепостью во гневе и к предмету своего неудовольствия неизменно обращался со словами: «Я тебя урою». Так и потянулось за ним прозвище «Уроев». Его стали записывать во все документы потомков сего достойного мужа, не раз отличавшегося как на поле брани, так в происшествиях городского масштаба.

Почему моим избранником стал выходец из мещанской среды? Думаю, все началось с носового платка. Я тогда выскочила из папиного кабинета вся в слезах и наткнулась на Игната. Он по-хозяйски прихватил меня своей лапищей за затылок и промокнул мне щеки не жесткой накрахмаленной тканью, а мягкой тряпицей. Возможно, не идеально чистой, но зато ни капельки не царапучей. А потом высморкал в нее же. Ласково и настойчиво, словно мама.

Воспоминание об этом почти взрослом мужчине, как о большом и теплом олицетворении надежной основательности, на которое (олицетворение) можно рассчитывать при любых обстоятельствах, я пронесла сквозь все свое детство. Когда вступила в пору девичества, то узнала, что этот блестящий офицер, получивший от своего батюшки заслуженный тем наследственный графский титул, все еще не женат. Понимаете, я искренне восторгалась Игнатом и была невыносимо романтична.

– Игнациус, отчего вы не обзаводитесь собственной семьей? – спросила я его как-то раз, будто совсем невзначай.

– Понимаешь, Ксюха, – он всегда был несколько смел в обращениях, – я ведь то в море болтаюсь, то в мастерских торчу. А любой женщине требуется внимание от человека, которому она посвящает свою жизнь. Нельзя же сделать несчастным ни в чем неповинное существо.

Признаться, столь откровенное признание озадачило меня. Невольно вспомнилась гомеровская Пенелопа, долгие годы ждавшая своего Одиссея. А потом слова светских девиц на выданье: «Ах, какой он суровый», «Ах какой он простой и наивный», высказанные при обсуждении кандидатуры столь завидного жениха.

Если с первым я не могла согласиться в силу собственного опыта общения с добрым и заботливым другом, то вторая характеристика меня откровенно насторожила. Человека, которого считают простым и наивным, наверняка станут обманывать. Чтобы не допустить этого, я немедленно, при первом же появлении Игната в нашем доме, потребовала от него обещания ни в коем случае ни на ком не жениться, а подождать моего совершеннолетия.

Поскольку он легко на это согласился, стало ясно – сердце его пока никем не занято. Почему-то от этого на душе стало теплей. Видимо, не только дружеское расположение руководило мною при этом. А ведь, по существу, мы обручились таким образом, даже не испрашивая родительского благословения. Что для девицы императорского дома является совершенно непозволительной смелостью.

* * *

Я была наивна и доверчива и с удовольствием отмечала появление на мундире моего избранника все новых и новых знаков воинской доблести. Бывая у нас раз или два в году, он надевал их перед тем, как пройти в папин кабинет. О том, что каждый орден является следствием нешуточного риска, которому Игнат подвергал свою жизнь, я догадалась много позднее. И еще меня удивляло то, что его долго не повышают в звании. (До капитан-лейтенанта он дорос буквально в течение первого же года службы, сразу после того, как сменил форму гимназиста на военный мундир.)