Читать книгу "Ангельский рожок - Дина Рубина"

– Я на него поставлю комп, каждый вечер буду Петровну поминать и благодарить.

– Хороший у тебя вкус, – отметил Лёха. – Германия, середина девятнадцатого века, красное дерево. Недурно. Ну ладно, бери!

Значит, джазист не джазист, а тоже понимает? Даже вызвался помочь перетащить столешник, – а что тут, вниз по лестнице да два шага по улице. Они разобрали ящики, попутно выбрасывая использованные ручки, заколки-зеркальца, патроны с губной помадой, коробочки со старой пудрой, – всё то, что собирается в ящиках и на полочках у всех, даже самых аккуратных женщин. Были ещё какие-то рукописи, видимо, писательские. Лёха сказал: ну их на фиг, в помойку этих гениев.

В самом нижнем ящике стола лежали в прозрачном файле ещё какие-то листы, не обычные, а побольше, желтовато-старые, плотные на ощупь.

– А эти – куда? – спросил Изюм. Вспомнил, как Боря-Канделябр впаял Петровне эти листы, которые, жаловалась она, так и недосуг прочитать. А потом, видать, и вовсе про них забыла. Да их и прочесть-то непросто, разве что засев на целый вечер.

– И эти туда же, – махнул рукой Лёха. – В помойку. Лабуда какая-нибудь.

Однако Изюм – он как ищейка. Именно это старьё желтоватое он не поторопился выкинуть – ещё чего! Петровна за него деньги платила; в крайнем случае, надо листочки эти обратно Канделябру всучить. В общем, унёс к себе…

А ближе к вечеру протёртый полиролью, бликующий благородной красноватой древесиной старинный стол уже стоял у окна, из которого (Изюм место это с умыслом выбрал) виден был дом Петровны и окно её спальни. И если создать себе в уме настроение и виртуально войти через веранду в гостиную, а потом по лестнице наверх, в спальню прекрасной рыжей его соседки, то можно думать о ней, представляя её живой и здоровой, представляя, что это Петровна там не спит – колобродит, читает рукопись какого-нибудь современного Перца.

В общем, Изюм надел очки (недавняя реалия!), вынул листы из файла, разложил перед собой. Да: с писаниной у него получалось не шибко, но читать-то он пока не разучился. Он же в детстве прочитал четыре стеллажа библиотечных книг!

С этими листами дело оказалось не быстрое, спотыкливое… буквы блёклые, вот-вот истают, – короче, напрягаться надо. Но Изюм, в память о Петровне, был не прочь напрягаться. Пусть ему кажется, будто она и читает.

Первый лист, правда, оказался полной бредятиной. Озаглавлен: «Реестръ поименованных драгоценностей, кои помещены в хранение банком «Дрейфус и сыновья» в городе Цюрихе пятнадцатого сентября 1858 года».

Далее, по пунктам, шло утомительное перечисление каких-то «аметистовых жирандолей княгини Белозерской», «камеи с профилем, вырезанном на колумбийском изумруде, собственности Ея Высочества Анны Павловны», «кулона из редкости необычайной: огромной чёрной жемчужины неслыханной величины, личной принадлежности Ея Высочества Елены Павловны», «кулона с огромным сапфиром, осыпанного бриллиантами, владение княгини Репниной-Волконской», «Бриллиантовой тиары царской с чистейшими сапфирами-слёзками», «Парюры бант-склаваж владения фрейлины Марии Разумовской», «Серёг изумительной ценности, принадлежности Ея Величества императрицы Екатерины II – бриллианты, шпинели, золото»…

Вся эта бабская дребедень мелким убористым почерком шла до самого конца листа. Изюм сие чтение прекратил в первой трети списка, а лист смял и выбросил – кому и на что сдались старые цацки давно померших графинь – вон, даже Маргаритины цацки он спокойно похерил, а те были настоящими, не на бумаге!

Зато уже на другом листе стало ужасно интересно – несмотря на то, что там история шла без начала и, как оказалось, без конца. Но с первых же слов выходило так, будто Изюм влетел в комнату, где сидят и разговаривают два человека; прямо посреди интереснейшей беседы влетел, и многое отдал бы за то, чтоб прочитать, с чего всё началось!

«…после ужина пробовать сигары из нового ящика, который сын мой Шимон, Семён то бишь, выписывал из-за границы; предаваться отдохновению и очень приятной беседе, когда, низко склонившись к моей руке (на краткий миг мелькнула у меня дикая по своему невероятию мысль, что почтенный гость вдруг вознамерился раболепно припасть к моей особе), он достал из кармана жилета лупу, с какой не расстаётся ни один уважающий себя ювелир, и, поднеся её к глазам, осторожно молвил:

– Достопочтенный сударь Аристарх Семёнович, ваш перстень… помилуй Бог!»

Изюм так и подскочил на табурете, чуть не сверзился – это что тут значит: Аристарх Семёнович? Это какой тут? Почему это? Откуда?! И с какого случая Боря-Канделябр ещё два года назад впендюрил Петровне листы, явно относящиеся к её мужу, по крайней мере, к его имени, а с таким именем – какие могут быть совпадения? Никаких, тут без шанса и без шуток!

Изюм вообще в случайности не верил. Скорее, он бы заподозрил какую-то антикварную аферу. Но откуда Канделябру знать про Сашкá? Может, барахольщик-то и есть настоящий шпион?

Он стащил с носа очки, протёр их полой фуфайки, снова насунул на глаза. У него, как у собаки, захватывало дух, разве что хвост не вертелся как бешеный.

«…Едва превозмогнув желание отдёрнуть руку, я медленно произнёс:

– Помилуй Бог всех страждущих… Что смутило вас, милейший Серафим Михайлыч, в моём перстне?

– Камень… Если не ошибаюсь, это – голубой бриллиант?

– Надеюсь, что так.

– Невозможно спутать!.. Этот чистейший васильковый свет… Он и при свечах сияет, как на солнце. Очень, очень редкий камень, и редкой, я вижу, величины. Возможно, вы не знаете: такой цвет получается за счёт присутствия в бриллианте вещества alumen. Элемент этот разведал не так давно датчанин Ганс Эрстед путём нагрева. Восстановил амальгамой калия… Поразительно: здесь тоже полностью отсутствует серый цвет, нежелательный в голубых бриллиантах.

– «Тоже»? – прилежным голосом повторил я. – Что вы имеете в виду?

– Только то, что ваш перстень, вероятно, – собрат того, другого… Не будет ли дерзостью поинтересоваться: какими путями он добрался до вас?

– Напротив, – легко, насколько позволяло моё трепетавшее нутро, ответствовал я человеку, в силах которого было погубить меня в мгновение ока, ведь Серафим Михайлович Брегер многие годы был придворным ювелиром Ея Величества и, будучи изрядным мастером, к тому же весьма неплохо разбирался в придворных тонкостях. – Всё очень просто: моя покойная супруга, которой перстень достался от тётушки, перед смертью пожелала, чтобы я носил его до тех пор, пока мы с ней не соединимся в лучшем из миров.

– Хм… э-э-э… потому как, видите ли, похожий перстень существовал и многие годы считался единственным в своём роде, принадлежа царственной особе.

– Которой особе? – удивился я.

Усмехнувшись, мой гость проговорил:

– Ея величеству Екатерине Второй… Затем был подарен ею графу Ш. – не осмеливаюсь произнести полностью это имя, так как не знаю, но догадываюсь, за услугу какого свойства граф был ею щедро одарён. Впрочем, это неважно! Значит, существовал и второй такой же… хм…