Читать книгу "Станислав Лем - Геннадий Прашкевич"

К сожалению, читателям 1970-х годов всё это было уже знакомо.

Началась эпоха активного терроризма: пресса, захлебываясь, выкладывала подробности каждой удачной или неудачной попытки. Ну а суть романа, так сказать, «химическое» его наполнение, восходила к давней работе Станислава Лема — «Сумма технологии». Именно в этом произведении он впервые пытался показать, как странно и трагично могут подействовать на человека случайные соотношения различных веществ, одновременно попавших в еду, или в лекарства, или в питьё; теперь, обладая огромным литературным и научным опытом, Станислав Лем распорядился давней своей идеей чрезвычайно изящно.

Некий канадский биолог обнаружил в кожной ткани людей, которые не лысеют, то же самое нуклеиновое соединение, что и у нелысеющей узконосой обезьяны. Эта субстанция, названная канадцем «обезьяньим гормоном», оказалась весьма эффективным средством против облысения. В Европе гормональную мазь стала выпускать специальная швейцарская фирма, причём швейцарцы видоизменили препарат, он стал более действенным, но и более восприимчивым к теплу. Под влиянием солнечных лучей гормон быстро менял химическую структуру и был способен при реакции с риталином (лекарственным средством из группы психостимуляторов) превращаться в типичный депрессант. Понятно, риталин присутствовал в крови у тех, кто его принимал, гормон же употреблялся наружно в виде мази, что облегчало проникновение лекарства через кожу в кровеносные сосуды. Чтобы произошло отравление с психотическим эффектом (а жертвы в романе погибали именно таким образом), требовалось втирать в кожу едва ли не 200 граммов гормональной мази в сутки и, соответственно, принимать максимальные дозы риталина.

Катализаторами, в миллион раз усиливавшими действие депрессанта, являлись соединения цианидов с серой — роданиды. Эти соединения содержались в миндале, они и придавали ему характерный горьковатый привкус. Кондитерские фабрики в Неаполе, выпускавшие жареный миндаль, страдали от засилья тараканов, для дезинфекции применяли препарат, содержащий серу. Частицы серы проникали в эмульсию, в которую погружали миндаль перед посадкой в печь, и как только температура повышалась, цианиды миндаля, соединяясь с серой, претерпевали новые изменения. И т. д. и т. д. В итоге, погибал тот, кто употреблял гормональную мазь ириталин, при этом принимал сероводородные ванны, а в придачу лакомился миндалём по-неаполитански. К тому же роданиды катализировали реакцию, присутствуя в столь ничтожных количествах, что обнаружить их можно было только с помощью хроматографии. Причиной неосознанных самоубийств, расследуемых в романе, оказалось самое обычное лакомство.

«Кто не применял гормональную мазь, — начинает понимать герой, — тому не о чем было рассказать; кто её применял — погибал. Упаковку от швейцарской мази среди вещей погибших обычно не обнаруживали: мазь предписывалось хранить в холодильнике, что дома делать гораздо проще, чем в гостинице, и пожилые педанты предпочитали пользоваться услугами местных парикмахеров, а не возиться с мазью самим. Её применяли раз в десять дней, поэтому каждый из погибших только однажды мог проделать эту процедуру в Неаполе. И, наконец, все жертвы отличались физическим сходством, поскольку им присущи были сходные психические черты. Это были мужчины на пороге увядания, ещё с претензиями, ещё боровшиеся с надвигающейся старостью и вместе с тем скрывающие это. Кто переступил возрастной порог и, облысев как колено, отказался в шестьдесят лет от попыток сохранить моложавый вид, тот не искал чудодейственных средств, а кто лысел преждевременно, годам к тридцати, тому ревматизм не докучал настолько, чтобы начать бальнеологическое лечение. Итак, угроза нависла только над мужчинами, едва достигшими теневой черты…»

И далее в романе идёт диалог чисто лемовский.

«— Эта история — не столько знамение нашего времени, сколько провозвестник грядущего, его предзнаменование, пока ещё никому не понятное.

— А вам оно понятно?

— Мне кажется, я догадываюсь. Человечество настолько размножилось и уплотнилось, что на него начинают влиять законы, по которым существуют атомы. Каждый атом газа движется хаотически, но именно хаос рождает определённый порядок в виде постоянства давления, температуры, удельного веса и так далее. Ваш успех, достигнутый благодаря длинной цепи чрезвычайных совпадений, представляется парадоксальным. Но это вам только кажется. Вы возразите: мало было упасть с лестницы у Барта, вдохнуть серу вместо нюхательного табака, нужна была ещё рекогносцировка на улице Амели, чихание перед бурей, миндаль, купленный в подарок ребёнку, задержка вылетов в Рим, переполненная гостиница, парикмахер — более того, гасконец, — чтобы началась цепная реакция…

— Ох, и это ещё не всё, — вставил я. — Если бы моё участие в освобождении Франции не кончилось трещиной крестца, то контузия, пожалуй, не дала бы о себе знать, и, следовательно, после происшествия в Риме я скоро пришёл бы в себя. Если бы я не попал на эскалатор рядом с террористом, моя фотография не появилась бы в “Пари-матч”, а не будь этого, я не добился бы номера в “Эр Франс”, поехал бы ночевать в Париж, и снова никакой развязки не происходит. Уже сама вероятность моего присутствия при покушении априори астрономически ничтожна. Я мог полететь другим самолётом, мог стоять ступенькой ниже. Всё это — чистейшее стечение обстоятельств».

Да, стечение обстоятельств — вот проблема, которую, по мнению героя, скоро придётся решать всем.

«Представьте стрельбище, где на мишени в полумиле от огневого рубежа наклеена почтовая марка. Обыкновенная десятисантимовая марка с изображением Марианны. На её лбу остался след от мухи. Пусть теперь несколько снайперов откроют стрельбу. Они не попадут в эту точку хотя бы потому, что она не видна. Но пусть упражняется сотня стрелков, пусть они шпарят по невидимой марке целыми неделями. Совершенно ясно, что пуля одного из них, наконец, попадёт в цель. Попадёт не потому, что он феноменальный снайпер, а потому, что велась такая вот уплотнённая стрельба. Сейчас лето, и на стрельбище масса мух. Вероятность попадания в мушиный след мала. Вероятность одновременного попадания и в след, и в муху, подвернувшуюся под выстрел, ещё меньше. Вероятность же попадания в след и в трёх мух одной пулей одновременно будет уже, как вы выразились, астрономически ничтожна, однако уверяю вас, и такое стечение обстоятельств возможно, если стрельба будет продолжаться достаточно долго! Стрелок, с которым это произойдёт, будет ошеломлён не меньше вас. Здравый смысл здесь ни при чём. Произошло то, что я и предсказывал. Неаполитанскую загадку тоже породило стечение случайных обстоятельств, и опять же благодаря стечению случайных обстоятельств она была разгадана…»

Да, мы живём в мире всё более яростного сгущения самых случайных факторов.

Пространную цитату из романа «Насморк» мы привели для того, чтобы ещё раз показать необыкновенную прихотливость мыслей Станислава Лема, его удивительную вписанность в мир, в котором он жил. Он всегда отличался каким-то особенным вниманием к деталям, которые мы зачастую считаем побочными, вынесенными за скобки жизни. Но для Станислава Лема это было не так. Он внимательно следил за новым «чумным» явлением, как огонь, охватывающим Европу.