Читать книгу "Капеллан дьявола. Размышления о надежде, лжи, науке и любви - Ричард Докинз"

Трэверс, Ангус, Мейзи и их семья жили в брезентовых палатках почти на всей памяти их младшего брата Оукли (в котором что-то есть от “этого Вильяма”[282]). Все трое начали водить “лендро-вер”, лишь ноги стали доставать до педалей, менять шины (притом часто), как только у них стало хватать силы их поднимать[283]. Они уверены в себе и независимы отнюдь не по годам, но не в том неодобрительном смысле, в каком это говорят о городских подростках. Фельдмаршал Монтгомери сказал однажды про Мао Цзэдуна, что это такой человек, с которым спокойно пойдешь в джунгли. Не уверен, что пошел бы с Мао даже в Гайд-парк, однако я без колебаний отправился бы в джунгли с Трэверсом, Ангусом и Мейзи — и без взрослых. Без ружья, но в компании находчивых молодых людей с зоркими глазами, быстрыми рефлексами и бесценным опытом большей части жизни (пусть недолгой), проведенной в Африке. Я не знаю, что делать, если я встречу слона. А они знают. Меня приводят в ужас африканские гадюки, мамбы и скорпионы. А для них это сущие пустяки. В то же время, при всей своей надежности и силе, они так и светятся детской простотой и обаянием. При этом их жизнь действительно напоминает “Ласточек и амазонок” — это та идиллия, то удивительное детство, которое для большинства из нас существует лишь в мечтах и в приукрашенных воспоминаниях — “страна, где я всему был рад”[284]. Но она прочно стоит в реальном мире. Этим детям доводилось видеть, как жестоко убивают их любимых львов, срочно докладывать о таких трагедиях на бесстрастном языке радиосвязи, а впоследствии помогать при вскрытии трупов.

Это полноценное литературное произведение целиком написано тремя юными писателями, но нетрудно угадать источник их способности это сделать — их воображения, их предприимчивости, их незаурядности, их неугомонного духа. Мы с женой познакомились с Кейт Николлс, их матерью, в 1992 году, когда она жила в районе холмов Котсуолдс, была беременна Оукли и ежедневно ездила в Оксфорд для работы в библиотеках. Она была успешной актрисой, но разочаровалась в сцене, и тогда, ближе к сорока годам, ею овладела страсть (а в страсти вся ее жизнь) к науке об эволюции. Кейт никогда не останавливается на полдороге, и в ее случае интерес к эволюции означал глубокое погружение в библиотечные фонды. При моем минимальном руководстве, которое приняло форму ряда неформальных занятий, работа с книгами сделала из нее довольно авторитетного специалиста по теории дарвинизма. Принятое ею в итоге решение бросить все и отправиться в Ботсвану, где дарвиновские механизмы можно ежедневно наблюдать на практике, было совершенно в ее духе — естественным, хотя и оригинальным продолжением все тех же научных изысканий. У ее детей, думаю я невольно, очень ценная наследственность, а еще у них есть почти уникальная среда для ее реализации.

Они также должны быть благодарны матери за свое образование, и в их жизни это, наверное, самое удивительное. Вскоре после приезда в Ботсвану Кейт решила сама учить своих детей. Смелое решение, и я бы ей этого, пожалуй, не посоветовал. Но я был бы не прав. Хотя вся их учеба проходит в палаточном лагере, они занимаются по обычным семестрам, получают серьезные домашние задания и готовятся к сдаче экзаменов, признанных на международном уровне. Кейт добивается неплохих успехов по критериям образовательных стандартов и в то же время поддерживает, порой даже усиливая, ту естественную любознательность, которую обычные дети так часто утрачивают в подростковом возрасте. Не думаю, что кто-то из читателей этой книги станет спорить, что ее неортодоксальная “полевая школа” имела блестящий успех[285]. Это доказывает книга, потому что, отмечу еще раз, ее написали именно дети, без чьей-либо помощи. Все три автора показывают себя прекрасными писателями: чувствительными, начитанными, последовательными, интеллектуальными и творческими.

Кейт почти случайно выбрала Ботсвану, а не какую-либо другую африканскую страну. Там она познакомилась с Питером Катом. И конечно, со львами — дикими львами, живущими и умирающими в том мире, к которому их предков подготовил естественный отбор. Питер стал для детей идеальным отчимом, а юные ученые, в свою очередь, стали неотъемлемой частью проекта по исследованию и охране львов.

Мы с семьей только в прошлом году наконец побывали в их лагере. Это было незабываемо, и я могу лишь подтвердить картину, описанную в “Львиных детях”. Жизнь там действительно как раз такая: в большей мере удивительная, чем безумная, но отчасти и то, и другое. Моя дочь Джульетта поехала туда впереди нас, в составе большого нашествия юных посетителей, которым вскоре передался энтузиазм живущей там семьи. В первый же день пребывания Джульетты в Африке Трэверс взял ее с собой в поездку на “лендровере” для слежения за львами с помощью ошейников с радиодатчиками. Когда мы получили от Джульетты письмо, переполненное восторгом по поводу этого посвящения, я пересказывал эту историю ее бабушке, и она прервала меня с паникой в голосе: “С ними, конечно, были два вооруженных егеря?” Я был вынужден признаться, что на самом деле Трэверс был единственным спутником Джульетты и что, насколько мне известно, их лагерь не располагает ни егерями, ни оружием. Я вполне готов признать, что, хотя я и скрыл это от своей матери, меня эта история тоже не на шутку встревожила. Но это было до того, как я увидел Трэверса в полевых условиях. А еще, конечно, Ангуса и Мейзи.

Мы приехали через месяц после Джульетты, и наши опасения вскоре улетучились. Мне уже доводилось бывать в Африке: более того, я там родился. Но я никогда не ощущал себя в такой близости к природе. Или в такой близости ко львам или любым другим крупным диким животным. Добавьте к этому царивший в лагере изумительный дух товарищества, добавьте смех и споры в обеденной палатке, где все кричали наперебой. Я вспоминаю, как засыпал и просыпался под звуки африканской ночи: под неустанное work harder (“работай-работай”) южноафриканской горлицы, грубый и нагловатый лай павианов, далекий (а иногда и не такой уж далекий) львиный рык. Я вспоминаю празднование шестнадцатилетия Джульетты, приуроченное к ночи полнолуния: сюрреалистическую сцену освещенного свечами стола, стоящего в гордом одиночестве на открытом месте, далеко от лагеря, да и от всего на свете. Вспоминаю, как комок подкатывал к горлу при виде огромной восходящей луны, появившейся как по заказу и отразившейся вначале в мелководном Шакальем озере, а затем выхватившей из тьмы призрачные силуэты искавших поживы гиен — что заставило нас поспешно спрятать спящего Оукли в салон “лендровера”. Вспоминаю нашу последнюю ночь и дюжину львов, с рычанием глодавших недавно убитую зебру возле самого лагеря. Атавистические чувства, вызванные этой первобытной сценой (ведь где бы мы ни росли, гены у нас все равно африканские), неотступно преследуют меня.