Читать книгу "Тайная алхимия - Эмма Дарвин"

— Налить еще?

Я протягиваю чашку. Теперь он должен это знать.

— Тихий вечер, — говорю я.

— Большинство людей отправились на юг. Их послал туда его светлость.

Он старше Неда, наверное, лет четырнадцати или пятнадцати.

— А тебя не послали вместе с ними?

— Нет. Хотя я не знаю почему. Мой хозяин сказал, дескать, он должен оставить в замке хороший гарнизон. Но я не военный, только паж. Кроме того, говорят, что здесь ничегошеньки не происходит, все дела творятся в Лондоне. Хотел бы я быть там… — Он спохватывается и отвешивает неуклюжий поклон. — Прошу прощения, сэр.

— Останься на чашку вина.

— Я… спасибо, сэр. — Он оглядывается на дверь. — Но…

— Можешь закрыть ее, а потом крикнуть, чтобы ее открыли. Просто ненадолго? Там есть чашка, на полу у постели.

Он снова наклоняет голову, идет к двери, кричит с натянутой легкостью, что господин желает его компании, и закрывает дверь. Засовы задвигаются.

— Бери чашку и придвигай другой стул.

Стивен так и делает, но садится неловко, на самый краешек, и пьет маленькими нервными глотками.

Я наблюдаю за ним. Только когда он отпивает не меньше половины, спрашиваю:

— Ты из местных?

— Нет, я из Шерифф-Хаттона. Мой отец был дубильщиком, но погиб при Тьюксбери. Друг… моей матери… выхлопотал для меня место. Он сказал, что здесь можно преуспеть — тут господа и все такое, и все занимаются делами его светлости. Но по большей части мне ничегошеньки не надо делать, а когда находится дело, выбирают не меня. Я стою там, а предпочитают кого-то другого. В гарнизоне теперь только арендаторы и крестьяне, и их ничегошеньки не заботит, кроме как то, что их оторвали от сенокоса. Как я могу проложить свою дорогу в мире, если заперт в этом месте почти год напролет? — Он возвышает голос, переходя от должного смирения к неподдельному негодованию. А потом краснеет.

Я пью.

Таковы все мальчики.

Я тоже хотел завоевать весь мир, хотя мне было дано больше, чем вдова из Шерифф-Хаттона может дать своему сыну.

— И чего же ты хочешь? Идти своим путем?

— Ага, этого самого.

Снаружи тихо и все еще жарко.

— Но человек может и сам проложить себе путь. Однажды я так устал от мира, что отправился в Крестовый поход.

Лицо его сияет.

— Я сказал, что лучше буду служить Богу, потроша мавров в Португалии, чем останусь в Англии, чтобы пировать, танцевать и плести интриги. Король был этим не очень доволен.

Мальчик пристально глядит на меня. Он никогда еще не разговаривал с другом короля. Это как я бы разговаривал с королем Артуром или царем Агамемноном.

— Конечно, Эдуард меня простил. Он всегда всех прощал, даже своего брата Джорджа. И когда я вернулся, он вверил мне своего сына, принца Уэльского. Он поручил мне… — Я не могу больше говорить. Отворачиваюсь и отпиваю еще вина, и мальчик не нарушает молчания. — Тихая ночь, — говорю я, когда вновь овладеваю голосом.

— Ага, — соглашается Стивен.

Я повторяюсь. Катится ли песок в песочных часах, все тот же песок, что и раньше? Когда Бог решит сломать стекло и вытрясти души, чтобы лучше их судить?

— И я совершал паломничество в Рим и Компостелу… — Мысль, которая подспудно не давала мне покоя, вдруг обретает форму. — Тихо. Топоры не стучат или просто сюда не долетает звук?

— Топоры?

— Хотя… должен признать, что мой конец — не публичное зрелище. Зачем Ричарду Глостеру приказывать строить эшафот?

То, что я так говорю о его втором господине, заставляет мальчика багрово покраснеть, как не заставляли краснеть мои разговоры о короле.

— Я… я не знаю. Я… простите, сэр.

— То был риторический вопрос, — успокаиваю я, дотрагиваясь до его руки. — Не требующий ответа.

Он улыбается, должно быть испытывая облегчение оттого, что не оскорбил меня.

— Еще вина, сэр?

Меня трясет больше, чем я ожидал. Я машу рукой, и он наливает.

Я пью и снова пью, потом ставлю чашку.

— Но священнику велено явиться… явиться к утру?

Стивен откашливается и хрипло говорит:

— Конечно, господин. Сэр Джон в любом случае его прислал бы, но его светлость самолично отдал приказ насчет этого в одной из своих депеш. Он человек Бога.

— Так говорят. Он желает иметь всю земную власть, которую… — Я замолкаю. — Неважно… Я должен написать несколько писем.

— Значит, мне уйти, сэр?

— Нет. Останься.

Не существует человека, которому я мог бы доверить свои послания. Я должен подумать над тем, что изложу на бумаге. Любой, кто сломает печать, сможет прочесть их — хотя любой мог бы слышать то, что я говорил своей жене в течение десяти лет и понять: в этом нет ничего интересного. Что принес бы мне брак с сестрой короля шотландского, затевавшийся с целью не погрязнуть в набегах и кровопролитии на границах? Бог знает, сам я не могу вычислить этого.

Мадам, приветствую Вас и посылаю Вам благословения Бога и мои.

Слова короля, потому что хотя я никогда ее не любил, она была хорошей женой, и я исполнял обязанности мужа, заботясь о благополучии ее духа, а не только тела. Я молюсь, чтобы, когда меня не станет, к распоряжениям, которые я сделал относительно ее в своем завещании, отнеслись с уважением.

— Ты присмотришь за тем, чтобы это отослали? Если сможешь подождать, я буду благодарен. Мне осталось написать всего одно.

— Да, сэр.

Теперь свет быстро угасает.

Я беру кремень и кресало, но руки все еще дрожат. Стивен, не говоря ни слова, забирает у меня кремень и кресало, зажигает трут, а от него — свечку.

Мне очень хочется написать Луи, но я не должен этого делать. Это из-за меня пропал Нед. Я бы не вынес мысли о том, что из-за моих действий схватили Луи.

Пламя свечи расцветает, становится ярче, и я пишу Елизавете.

Наконец письмо написано. Однако я не желаю его кончать: закончить это письмо означает закончить что-либо навсегда.

В окна струится ночной воздух, и маленький кусочек неба, который я могу рассмотреть, похож на черный бархат.

Мне очень холодно.

Все это время мальчик тихо сидит рядом со мной. Большинство мальчишек не могут просидеть тихо и двух минут, хотя я обучал Неда вести себя как истинный король. Но этот парнишка Стивен — тихий и вдумчивый мальчик и составляет мне компанию, не тревожа моей души.

Мне сказали, что Ричарда Глостера завтра объявят королем. Если бы меня это заботило, я бы счел, что он боится меня — раз не совершает столь незаконное, предательское деяние, пока я еще жив. Но если это уже решенная вещь, тогда закон и обычный люд не помешают ему. Не больше, чем помешали приговорить меня к смерти, хотя сам Совет не смог найти никаких оснований для привлечения меня к суду за измену. Как бороться с великим человеком, который будет делать все, что пожелает, хотя это запрещает ему закон? Может быть, так будет всегда, пока королям нужны великие люди, чтобы править за них.