Читать книгу "Никон - Владислав Бахревский"

Первое дело о дворянине и дворне. Человек небогатый, почти бедный, дворянин получил в наследство огромный московский двор и дворню. Земли и деньги достались другому наследнику. Дворянин углядел в дворне пустых нахлебников, да и средств у него не было, чтобы кормить такую ораву. Среди дворни числились знаменщики, чеканщик и всякого рода строители, но дворянин работы им дать не умел и придумал для этих достойных людей дело самое подлое: велел им кормиться подаянием, а половину собранного – отдавать ему, их господину. Произошел бунт. Впрочем, без особой драмы – крови не пролилось. Дворянин отстегал плеткой беременную бабу, та скинула. Норовистая дворня в свою очередь выпорола дворянина и затолкала в холодный чулан его жену и детей.

Князь Пронский по своей простоте считал, что коли дело огласки не получило, так и слава богу. Большое наказание – многие сплетни. Наказанием дерзких не напугаешь, а только иных, таких же, на ум наведешь. Хотелось князю миром дело кончить: дворня повинится господину, а тот великодушно ее простит. Кто же помянет старое – тому глаз вон.

– Холопов, бичевавших дворянина, простить никак нельзя, – не согласился князь Хилков. – Холопов следует – для устрашения татей – бить на Лобном месте, клеймить и – в Сибирь.

– Всю дворню – в Сибирь! Ныне время неспокойное – война, – сказала свое решение Дума.

– В Сибирь так в Сибирь, – вяло согласился Пронский, – а может, дело до возвращения государя отложить?

– Можно и отложить! – тотчас пошел ему навстречу князь Хилков.

В это время двери Грановитой палаты торжественно раскрылись и в дверях появился Никон.

Стоял, опершись на сверкающий каменьями посох. Выждал, когда все взоры обратятся к нему, когда все встанут, приветствуя его святейшество. Тогда только и вступил в пределы палаты.

Шел медленно, сосредоточенный на чем-то важном, вышнем, и в то же время ласково, хотя и рассеянно, улыбался присутствующим. Сел на свое место. Сказал, обращаясь к Пронскому и Хилкову:

– Принимал посланника антиохийского патриарха Сербского и Болгарского Гавриила. Поднес мне сей патриарх и посланник книгу Василия Великого, тетради Кирилла Философа и жития святых царей сербских и патриархов.

Гавриил в действительности имел сан архиепископа, в патриархи его произвели оплошно в Посольском приказе, но Никону приятнее было принимать патриарха.

Князь Пронский не без ехидства оглядывал лица думных. Куда только смелость подевалась? Сидели развалясь, а тут подобрались, глазки вытаращили, морды даже у дураков набитых поумнели.

Велик страх за собственную шкуру. Вот уж кто учитель из учителей.

Никон тоже все это увидел и, разыгрывая смирение, шепнул Пронскому:

– Прости, князь, что вторгся… Решайте дела, решайте! Дела не ждут.

Князь быстро пересказал патриарху историю дворянина и дворни, а Думе предложил челобитье о пожаре.

В слободе за Земляным городом загорелся дом дворянина Кумахина. Сам Кумахин с половиною дворни в походе. Соседом же у него некий дворянин Мусяхин, человек преклонных лет. Мусяхина по болезни от службы царю отставили, и людей у него во дворе многое число. Когда дом Кумахина запылал, Мусяхин приказал ворота своего двора запереть и никого из дворни на пожар не пустил. Дом Кумахина сгорел, а с ним еще половина слободы. Рассказывают, что Мусяхин всякой беде соседа премного рад, а когда у того удача, идет в церковь и ставит свечу огнем вниз. Недружба Кумахина и Мусяхина приключилась пять лет тому назад. У Кумахина дочка пошла замуж за простого жильца, а тот воеводою стал. Дочка же Мусяхина выходила за воеводу, однако за глупое стяжательство, небрежение к имени государя, а проще сказать, за несусветную жадность и отсутствие ума зять Мусяхина лишился имени и отправлен в неведомый Енисейск.

На дознании Мусяхин сказывал: дворню на пожар к соседу он не пустил потому, что свой двор от огня берег. Его люди крышу и стены беспрерывно поливали водой и огню не дались. Все это правда, но свидетели говорят, что ветер в другую сторону дул.

Поразмыслив, Дума решила: коли огонь силен, надо спасать, что можно спасти, ветер – натура переменчивая. С Мусяхина за то, что свое спасал, спроса нет, а коли он даст погорельцам по милости своей десять рублей, то ему на том свете зачтется.

И тут Никон встал. Он и спохватился, что встал, – сидя надо было говорить! – но уж коли гнев на ноги поставил, то и слово свое уздою мудрости не удерживал:

– Слушаю вас – и плачу! Плачу! – Никон отер заблестевшие глаза. – Да как же невиновен? Зачем на слепоту сами свои же сердца обрекаете? Вы от правды отвернулись, глаза на правду зажмурили, но Бог-то все знает! Вы не глупого дворянина помиловали, простив ему злонамерие к ближнему, но самому дьяволу соорудили в душе своей кумирню. За нечувствие к чужому горю, за потачку царю тьмы и погибели сего дворянина… – повернулся к Пронскому.

– Мусяхин, – подсказал князь Хилков.

– …Мусяхина мы, патриарх и великий государь, приговариваем к смирению на Соловках. Земли его отписать половину на имя государя, половину отдать на церковь.

Никон сжал тонкие губы, глядя прямо перед собой, но каждому из думцев казалось, что патриарх смотрит на него.

Глухо, зато с необычайной поспешностью приговорили: «Быть по сему».

Патриарх сел, сказал спокойно, внятно:

– Теперь возьмем первое дело, какое мне пересказал князь Михайло Петрович Пронский и решение которого вы отложили до возвращения из похода великого государя… Дело о бунтах отсрочке не подлежит. Бунт – заразнее чумы, саму память о нем нужно закапывать на три сажени! Властью, данной мне великим государем, объявляю: глупого того дворянина, не совладавшего с дворней, – отослать в Сибирь. Там версты длинные, опасности многие. Думая о Боге и спасая себя, ума наберется быстро! Бунтовщиков беру на свое имя, жить им отныне на острове Кий, где во славу Господа ставлю я церковь. Кругом острова – вода. Коли и станут рассказывать о том, как дворянина выпороли, так разве что рыбам, а рыбы, слава богу, немы.

Слушали Никона затаив дыхание.

Воодушевясь, он приказал зачитать ему приговоры по делам воистину государственным, ради которых и собиралась Дума.

В Москву прибыл киевский войт Богдан Самкович с бургомистром. Ударили государю челом о подтверждении магдебургских прав и прочих привилеев города Киева. Все это было пожалованьем польских королей. Однако киевские старосты и каштеляны не очень считались с королевскими грамотами. Земли у города отнимали в пользу замка и католических монастырей, мещан заставляли давать корм войску, гоняли в извозы… Были у киевлян и особые просьбы: на устройство трех ярмарок в году, на варение меда для вольной торговли дважды в год под большие праздники, причем весь воск поступал в церкви на свечи и на пропитание нищих. С подобным челобитьем к государю обращался город Переяслав во время посольства Богдановича и Тетери. Государь город пожаловал, подтвердил и магдебургское право, и прочие привилеи.