Читать книгу "Кораблекрушение у острова Надежды - Константин Бадигин"

Степан Гурьев поощрял зимний промысел, хотя уходить от дома было опасно. Если человека застигнет пурга, он может заплутаться и замерзнуть у самой избы. Встреча с голодным ошкуем тоже не сулила добра. Трудно идти ночью по заметенной снегом неровной поверхности. Обманчивый свет звезд и луны не дает теней. Путник неожиданно проваливается по грудь в яму, краев которой не видно. Вылезает, сделает шаг и попадает лицом в снег — оказывается, наткнулся на сугроб.

Но Степан Гурьев знал, что еще хуже для человека, если он начнет отлеживаться на постели в душной и дымной избе. Без свежего воздуха, без движения его одолеет страшная болезнь — цинга.

Время шло медленно. Чтобы не сбиться со счета, Степан Гурьев ежедневно делал нарезки на длинном шесте.

На второй месяц зимы заблудился и замерз в пургу Фомка Никитин. Его нашли через пять дней около бани. Нос и уши отъели ему песцы. Третьяка Федорова задрал медведь у дальних ловушек. Дементий Денежкин и еще шесть мореходов заболели цингой.

Никандр Мясной не мог ходить на промысел. Чувствовал себя все хуже и хуже.

Как-то в разгар зимы он сказал Степану Гурьеву:

— Не хочу на шее у артели сидеть, поставь меня поваром, все будут довольны.

Степан Гурьев подумал и согласился. Неделю Никандр Мясной трудился у печки, стараясь приготовить повкуснее. Работал он из последних сил.

На пророка Аггея и Данила[16]снова поднялся северо-восточный ветер. Началась пурга. Мореходы рано вернулись с обхода песцовых ловушек.

Они долго отряхивались в сенях, сбивали шапками снег с одежды и входили в избу. Как тепло и уютно было в большой горнице!

Слева от входа громоздилась обширная теплая печка с лежанкой, а дальше по всем стенам шли двойные деревянные нары. Посередине — длинный стол и две скамьи подле него. В красном углу — закопченная икона с неугасимой лампадкой.

На столе чадили две плошки с моржовым жиром, освещая слабыми огоньками потолок и нары. В печи весело потрескивали сухие поленья, нарубленные из плавника.

Больше сорока человек размещалось в избе размером десять на десять аршин. Свою обувь мореходы ставили на лежанку, и она хорошо просыхала за ночь.

Во время сна зимовщики задыхались от спертого воздуха. Тяжелый дух от сушившейся одежды и обуви, запаха человеческого тела и потных ног. Приходилось открывать дверь в холодные сени. Но и от этого проку мало: в сенях висели шкуры медведей и песцов, хранились копченые и соленые съестные припасы.

По всем правилам построенная изба спасала мореходов от холода. Печь топилась по-белому, а не так, как в большинстве крестьянских домов русского государства. Коптили только светильники и лампадка у иконы.

И все же тяжкие условия зимовки крушили здоровье людей. Крепкие выживали, более слабые гибли.

Бывшие корсары занимали нары направо от входной двери. Здесь и Степан Гурьев и Дементий Денежкин, капитаны «Веселой невесты» и «Царицы Анастасии», и пушкари Василий Твердяков и Федор Шубин. Возле них всегда шумно и весело. Корсары рассказывали о своих плаваниях с адмиралом Карстеном Роде, о морских сражениях с кораблями короля Сигизмунда. Мореходы-промышленники вспоминали о своих далеких походах на восток. Сюда послушать, о чем говорят мореходы, приходили из своего угла у самой печки английские купцы. Они совсем притихли, растеряли все свое зазнайство и гордость.

— Зимовал я в городище на реке Мангазейке, — рассказывал Петрушка Анисимов. — Порожистая река, однако всякой рыбы много и осетров лавливали. И береза и ель растут. А трава высокая, сочная, скотину можно держать. Тамошние люди с разных мест много мехов привозят. Летом торжище великое…

— О чем говоришь? — засмеялся Дементий Денежкин. — Сами всё видели.

— Подожди, другое скажу… С тобой, Степан Елисеевич, мы на великую реку Лену ходили, а на тот раз мы еще дальше пошли. К другой реке она тоже под тот же ветер идет, под восток и под север. На островах великих были, а там заморный рыбий зуб в земле лежит…

— И то не диво.

— …и тот рыбий зуб, — продолжал Петрушка, — более пяти пудов.

— Врешь, Петро, — добродушно сказал Денежкин. — Такого зуба не видано… Какой же зверь должон быть?

— Зверя не видывал, врать не буду.

— А цена тому зубу? — спросил Степан Гурьев.

— Большая цена… да мы до места не довезли. Коч на волне опрокинуло, и зуб на дно пошел. Сами едва спаслись…

Мореходы дружно рассмеялись. Все приняли рассказ Петрушки Анисимова за шутку.

— Почто гогочете! — с обидой сказал Анисимов. — А ежели я сам видел?! Побожусь перед крестом. Клянусь, говорю правду! — Он вынул крест, висевший у него на шее, и поцеловал его.

Смех разом умолк. Клятва на кресте почиталась святым делом, и никто из мореходов не дерзнул бы осквернить его ложью.

Воцарилось молчание. Его нарушил Федор Шубин.

— Слыхал я, в Холмогорах про великий рыбий зуб ребята толковали. Однако не поверил. Петрухе верю, не мог он на кресте солживить… Вот и другое сказать хочу. — Он посмотрел на Сувора Левонтьева. — Скажи, Сувор, ты женился в прошлом годе, жена красавица. Зачем в море пошел? Дома без хлеба сидели?

Сувор Левонтьев, тридцатилетний мужик, смутился.

— Да нет, голодными дома не сидят. И одеться, обуться есть во что… Отец бортничает, мед, воск продаем.

— От жены зачем ушел?

— Привык я к морю, ребяты… это одно, а другое — народ в морской артели чище. Подлецу и вору дороги на море нет. А еще незнамое, знать, тянет, а сидя на печи, ума не наберешь.

— Я другой раз дома сны вижу, будто по морю на лодье плыву, — вступил в разговор Митрий Зюзя, — и будто к земле незнамой меня ветры прибили, а на той земле всякую птицу и зверя вижу, каковых ранее не видел… Очинно приятно, братцы. Во снях заморного моржового зуба гору на лодью погрузил и приволок в Холмогоры. На пристанях весь посад меня встречал.

Мореходы рассмеялись. Сон Митрия Зюзи всем понравился.

— Идешь морской дорогой на промысел, — подал голос Василий Твердяков, — тебя и волна бьет и качает, и ветер морозит, а на веслах тяжко, и меж льдов тебя трет да ломат. Другой раз сил терпеть нету. А придешь к земле нехоженой или на островок в Студеном море, весной пахнет, света много, цветы расцветают, и птицы и живья всякого много. Главное — людей злых нету, ни воевод, ни бояр… и рука царская не достанет.

— Мне родители невесту сосватали, — застенчиво сказал Аксак Малыгин; ему недавно исполнилось двадцать четыре года. — Сто рублев приданого за ней давали, сама красавица…

— Ну, а ты что?

— Да вот Демичев Гаврила пристал, пойдем да пойдем, хорошо заработаешь, близ сто рублей. Ну, я подумал: лучше-де сто рублей без жонки, нежели с жонкой вместях.