Читать книгу "Серая Женщина - Элизабет Гаскелл"

готов устроиться сзади, за сиденьем».

Добавив энергии в походку, я храбро приблизился к гостеприимно распахнутой двери, за которой виднелся просторный, ярко освещенный зал, украшенный разнообразным оружием, доспехами и прочими свидетельствами рыцарской доблести. Впрочем, подробностей я не заметил, поскольку на пороге сразу возник огромного роста швейцар в странном старомодном наряде – подобии ливреи, целиком и полностью соответствовавшей общему облику дома. На французском языке, звучавшем настолько непривычно, что я решил, будто обнаружил новый диалект, он осведомился, как меня зовут и откуда я прибыл. Сочтя любопытство излишним, я все-таки решил представиться, прежде чем попросить о помощи, а потому ответил:

– Меня зовут Уиттингем. Ричард Уиттингем. Я – английский джентльмен. Остановился в…

К моему бесконечному удивлению, лицо гиганта озарилось светом узнавания. Он низко поклонился, все на том же удивительном диалекте заверил, что меня давно ждут, и пригласил войти.

Давно ждут! Что это могло означать? Неужели я попал в гнездо потомков Джона Кальвина, которые узнали о моих генеалогических изысканиях и глубоко заинтересовались? Однако я слишком обрадовался теплу, свету и уюту, чтобы искать объяснение радушному приему прежде, чем им воспользоваться. Открывая тяжелые створки ведущей во внутренние покои двери, швейцар обернулся и заметил:

– Судя по всему, вы один?

– Да. Заблудился.

Я хотел было поделиться подробностями, но провожатый, не слушая, повел меня вверх по широкой лестнице, на каждой площадке снабженной фигурной кованой решеткой, которую он открывал с неторопливостью почтенного возраста. Всякий раз, ожидая поворота огромного ключа в старинном замке́, я ощущал таинственный и необъяснимый дух веков. Мне даже чудилось, что слышу могучее бормотание, напоминавшее нескончаемый шум подходящих и отступающих морских волн. Звук доносился из едва заметных огромных открытых галерей по обе стороны лестницы. Казалось, в тишине воздуха раздаются голоса многих поколений людей. Странно, однако, что мой провожатый – тяжело ступавший и с трудом державший высокий подсвечник старик – оказался единственным обитателем огромного дома, замеченным в обширных коридорах и залах или встреченным на великолепной лестнице. Наконец мы остановились перед высокой золоченой дверью, ведущей в гостиную, где собралась семья или компания, – настолько громко звучали голоса. Поняв, что провожатый намерен ввести меня, грязного, запыленного, в утреннем и даже не самом лучшем костюме, в блестящий салон, полный дам и джентльменов, я попытался возразить, однако упрямый старик не обратил внимания на мои слова и явно собрался представить господину и хозяину.

Дверь распахнулась, и я оказался в зале, полном удивительного бледного света, не концентрировавшегося в каком-то определенном месте, не лившегося из центра, не мерцавшего от движения воздуха, но наполнявшего каждый уголок пространства, делая все вокруг восхитительно ясным. Этот свет отличался от газового или свечного точно так же, как прозрачная южная атмосфера отличается от нашего английского тумана.

В первое мгновение мое появление не привлекло внимания: присутствовавшие в зале люди были сосредоточены на своих разговорах. Однако заботливый провожатый подвел меня к красивой леди средних лет, богато одетой в той старинной манере, которая в последние годы снова входит в моду. В позе глубокого почтения дождавшись, пока та обратит на него внимание, швейцар назвал мое имя и, насколько я сумел понять по его жестам и заинтересованному взгляду дамы, добавил что-то еще.

Хозяйка сразу подошла ко мне с приветливой улыбкой, а когда заговорила – разве не удивительно? – слова ее и произношение выдали представительницу простонародья. И все же выглядела она благородной особой, а если бы держалась с большим спокойствием и проявляла меньше любопытства, то показалась бы даже величественной. К счастью, я уже успел обойти старинные кварталы Тура и научился понимать выговор тех, кто жил в районе рынка и прочих подобных местах, иначе ни за что не понял бы, что любезная хозяйка предложила представить меня своему супругу – забитому благородному господину, одетому в том же стиле, что и жена, однако доведенном до комического предела. Я подумал, что во Франции, как и в Англии, провинциалы преувеличивают значение моды до нелепости.

Господин, также на диалекте, выразил удовольствие от знакомства со мной и подвел к странному неудобному креслу, составлявшему часть гарнитура, способного удачно вписаться в интерьер отеля «Клюни»[71]. Гул французской речи, на миг прерванный моим появлением, возобновился, и я получил возможность осмотреться. Напротив сидела довольно симпатичная дама, которая в молодости, должно быть, отличалась необыкновенной красотой, да и, судя по приветливому выражению лица, могла бы сохранить притягательность в старости, если бы не была невероятно толстой. А едва взглянув на лежавшие на подушке ноги, я сразу заметил, что они настолько опухли, что, видимо, лишили ее возможности ходить, что и стало причиной чрезмерной тучности. Руки ее, маленькие и пухлые, не выглядели в достаточной степени ухоженными, чтобы принадлежать аристократке. Дама была одета в роскошное, отороченное мехом горностая и украшенное бриллиантами платье из черного бархата.

Рядом стоял самый маленький человек из всех, кого мне доводилось встречать. Сложен он был настолько безупречно, что никто и никогда не отважился бы назвать его карликом, потому что с этим словом мы ассоциируем этакого уродца, но эльфийское выражение проницательной, жесткой, глубокой мудрости на лице портило впечатление от безупречно правильных черт. Честно говоря, не думаю, что господин относился к тому же обществу, что и все остальные присутствующие, поскольку костюм его не соответствовал случаю (хотя, в отличие от меня, он явно был приглашен), а пара жестов и поступков больше напоминала трюки необразованного сельского жителя, чем что-нибудь иное. Объясню, что я имею в виду: ботинки явно служили давно и претерпели разнообразный ремонт, насколько у сапожника хватило фантазии и мастерства. Почему он в них пришел, если они не были лучшими? Неужели это единственная пара? Что способно оказаться более неприглядным, чем бедность? Затем, он обладал неприятной привычкой поднимать руку к горлу, как будто ожидал обнаружить там нечто постороннее. К тому же странный господин отличался неуклюжей манерой, которую вряд ли мог перенять у доктора Джонсона, потому что наверняка о нем не слышал: постоянно пытался вернуться по тем же половицам, по которым попадал в какую-нибудь точку комнаты[72]. Больше того, однажды я услышал, как его назвали «месье Пуссе», без аристократического префикса «де», в то время как почти все остальные в зале были по меньшей мере маркизами.

Говорю «почти все остальные», поскольку некоторые причудливые персонажи явно не принадлежали к обществу, если, конечно, подобно мне, не были застигнуты темнотой. Одного из гостей я бы принял за слугу, если бы он не обладал поразительным влиянием на человека, которого я принял за его