Читать книгу "Ученица. Предать, чтобы обрести себя - Тара Вестовер"

Если первое падение было волей Господней, то что привело ко второму?

Я все еще думала о рождении своей племянницы, когда пришел ответ Эрин. «Вы правы насчет Тары, – писала она. – Она заблудилась в неверии». Эрин писала маме, что мои сомнения в себе – письмо к ней с просьбой подтвердить мои воспоминания – доказывают, что моя душа в опасности и мне нельзя доверять. «Она строит свою жизнь на страхе. Я буду молиться за нее». В конце письма Эрин восхищалась повивальным искусством матери: «Вы – настоящая героиня!»

Я закрыла браузер и уставилась на экран. Фоном был тот же цветочный принт, который я помнила с детства. Как я мечтала увидеть его! Я приехала, чтобы вернуть свою жизнь, спасти ее. Но спасать было нечего. Под ногами остался лишь зыбучий песок, зыбучая верность, зыбучие истории. Я вспомнила свой сон. Лабиринт.

Я вспомнила стены из мешков с зерном и ящиков с патронами, из страхов и паранойи отца, из его писаний и пророчеств. Я хотела сбежать из лабиринта, пробраться сквозь его тупики и закоулки, чтобы найти нечто драгоценное. Но теперь я поняла: драгоценным был сам лабиринт. Это было все, что осталось от моей жизни здесь: головоломка, правил которой мне никогда не понять, потому что это были не правила, а клетка, где меня хотели запереть. Я могла остаться и искать то, что когда-то было домом, а могла уехать, прямо сейчас, пока стены не сдвинулись и не перекрыли выход.

Мама ставила противень с бисквитами в духовку, когда я вошла на кухню. Я огляделась вокруг. Что мне нужно от этого места? Только одно. Мои воспоминания. Я нашла их под своей кроватью, в ящике, где оставила когда-то. Я отнесла их в машину и положила на заднее сиденье.

– Я хочу прокатиться, – сказала я маме, стараясь говорить самым обычным тоном.

Я обняла ее, бросила последний взгляд на Олений пик, запоминая все линии и тени. Мама видела, что я положила свои дневники в машину. Она, наверное, поняла, что это значит, почувствовала и приняла. Она позвала отца. Он неловко обнял меня и сказал:

– Я люблю тебя, ты знаешь?

– Знаю, – кивнула я. – Никогда не сомневалась.

Это были последние слова, сказанные мной отцу.

Я поехала на юг. Я не знала, куда еду. Приближалось Рождество. Я собиралась отправиться в аэропорт и ближайшим самолетом вылететь в Бостон. Но тут позвонил Тайлер.

Я давно не разговаривала с ним: после того что произошло с Одри, было бессмысленно общаться с братьями. Я была уверена, что мама рассказала всем нашим родственникам то же самое, что и Эрин: я одержима дьяволом и опасна. И я была права. Мама действительно рассказала это всем. Но потом она совершила ошибку.

Когда я уехала из Оленьего пика, мама впала в панику. Она боялась, что я позвоню Тайлеру и он проникнется ко мне сочувствием. Она решила опередить меня и опровергнуть все, что я могла ему сказать. Но мама просчиталась. Она не подумала, как прозвучат ее отрицания, взявшиеся ниоткуда.

– Конечно, Шон не убивал Диего и не угрожал Таре ножом, – твердила мама Тайлеру, но он никогда не слышал этой истории, ни от меня, ни от кого другого.

Повесив трубку после разговора с мамой, Тайлер тут же перезвонил мне, чтобы узнать, что случилось и почему я не обратилась к нему.

Я думала, что он сочтет меня лгуньей, но этого не произошло. Он сразу же принял ту реальность, которую я отрицала целый год. Я не понимала, почему Тайлер верит мне, но он рассказал мне собственную историю, и я вспомнила: Шон ведь был и его старшим братом тоже.

После этого Тайлер начал проверять родителей, осторожно и спокойно – так умел только он. Он намекал, что, возможно, они неверно оценили ситуацию, возможно, я и не одержима дьяволом. Может быть, я вообще не так плоха, как им кажется.

Сочувствие и понимание со стороны Тайлера должны были бы меня утешить, но воспоминания о сестре были еще слишком свежи, и я не спешила довериться брату. Я знала, что, если Тайлер вступит в конфликт с родителями – настоящий конфликт, – они заставят его выбирать между ними и мной, между мной и остальной семьей. А по опыту Одри я понимала: он выберет не меня.

Стажировка в Гарварде закончилась весной. Я полетела на Ближний Восток, где продолжал работать Дрю. С трудом, но мне все же удалось скрыть от Дрю, насколько плохо обстояли у меня дела. По крайне мере, мне так казалось. На самом деле, наверное, не удалось. Ведь это он ловил меня в своей квартире, когда я вскакивала среди ночи с криком, не понимая, где нахожусь, но отчаянно стараясь сбежать.

Я приехала, чтобы вернуть свою жизнь, спасти ее. Но спасать было нечего. Под ногами остался лишь зыбучий песок, зыбучая верность, зыбучие истории.

Из Аммана мы поехали на юг. Мы находились в лагере бедуинов в иорданской пустыне, когда «морские котики» убили бен Ладена. Дрю говорил по-арабски. Когда стали известны новости, он очень долго беседовал с нашими проводниками. «Он не мусульманин, – говорили они Дрю, когда мы сидели вокруг догорающего костра на холодном песке. – Он не понимает ислама, иначе не совершил бы тех ужасных поступков».

Я смотрела, как Дрю беседует с бедуинами, слушала странные звуки, слетающие с его губ, и поражалась тому, насколько немыслимым было мое присутствие здесь. Когда десять лет назад рухнули башни-близнецы, я даже не слышала об исламе. А теперь я пила сладкий чай с бедуинами и сидела на песке в Вади-Рам, Лунной долине, всего в двадцати милях от границы с Саудовской Аравией.

Осознание преодоленного за последние десять лет расстояния – физического и ментального – поразило меня в самое сердце. У меня дух захватило. Неужели я действительно настолько изменилась? Неужели образование, чтение, размышления, путешествия превратили меня в человека, который не принадлежит ни одному из миров? Я вспоминала девочку, которая не знала ничего, кроме свалки и своей горы. Я вспоминала, как эта девочка смотрела на экран телевизора, где самолеты врезались в странные белые колонны. Ее школой была гора металлолома. Ее учебниками – листы металла. И все же у нее было нечто драгоценное, чего у меня, несмотря на все мои возможности, а может быть, из-за них – не было.

Я вернулась в Англию, но душевного покоя не обрела. В первую неделю в Кембридже почти каждую ночь я просыпалась на улице – с криками куда-то бежала во сне. У меня начались головные боли, которые длились неделями. Дантист сказал, что я буквально «смолола» зубы. Кожа моя настолько испортилась, что два раза совершенно незнакомые люди останавливали меня на улице и спрашивали, на что у меня аллергия. А я отвечала, что аллергии у меня нет, я всегда такая.

Как-то вечером мы поссорились с подругой из-за сущих мелочей. Прежде чем я поняла, что происходит, я прижалась к стене и обхватила колени руками, пытаясь удержать сердце, которое чуть ли не выскакивало из груди. Подруга бросилась мне на помощь, но я закричала. Прошло больше часа, прежде чем я позволила ей прикоснуться ко мне и оторвалась от стены. «Это была паническая атака», – подумала я на следующее утро.