Читать книгу "Куда летит время. Увлекательное исследование о природе времени - Алан Бёрдик"

Модель тактовой частоты полосатого тела вызывает сомнения даже у самого Мэтелла. Прежде всего, как он выразился, необходимо, чтобы отдельные кортикальные нейроны демонстрировали колебания, которые им, как правило, несвойственны. «Это может оказаться проблемой, а может и не оказаться», – отметил ученый. Вероятно, нейрон возбуждается не каждый раз, а только при определенных характеристиках колебательного импульса. Возможно, возбуждение нейронов функционирует подобно разметке футбольного поля, которая лежит в основе игры, но едва ли заметна под слоем грязи, оставшейся после игры. Также модель исключительно чувствительна к шуму – незначительным, но постоянным колебаниям функциональной активности, которые присущи всем биологическим системам. «Пока все нейроны шумят вместе, все в порядке, – сказал Мэтелл. – Если ситуация складывается так, что частота колебаний одного генератора чуть выше, а у другого немного ниже, чем у других, механизм полностью расстраивается и утрачивает способность к таймированию. Так что наша модель предъявляет требования к согласованности колебаний, хотя я думаю, что в реальной жизни так не бывает».

В ОТНОШЕНИИ ВОСПРИЯТИЯ ВРЕМЕНИ У ЧЕЛОВЕКА МОЖНО СКАЗАТЬ, ЧТО ВРЕМЯ ПРЕДСТАЕТ ПЕРЕД НАМИ В ОБРАЗЕ МОЗГА, КОТОРЫЙ ВСЛУШИВАЕТСЯ В СОБСТВЕННЫЙ ВНУТРЕННИЙ МОНОЛОГ

Как и многие ученые, Мэтелл не может отделаться от видимости метрической природы восприятия времени, порождающей чувство нарастания времени и нашу способность определять свое месторасположение в пределах временных промежутков. Мы можем ощутить, что находимся, к примеру, посередине заданного интервала времени, и в точности такое же ощущение свойственно даже лабораторным крысам. Мэтелл выработал у группы крыс два условных рефлекса: выждав десять секунд после подачи звукового сигнала или двадцать секунд после включения света, животные могли рассчитывать на выдачу корма. К удивлению экспериментатора, при одновременном воздействии обоих раздражителей крысы ожидали кормления через пятнадцать секунд, что составляет среднее арифметическое от продолжительности ожидания корма после обоих раздражителей: крысы как будто выбирали усредненное значение двух интервалов.

«Я глубоко убежден, что в восприятии времени у животных есть количественные составляющие, – сказал Мэтелл. – Они не только усредняют значение временных интервалов, но и оценивают результаты по принципу подобия каждого из сигналов». Судя по поведению животных, можно предположить, что в их способности к обработке информации присутствуют аспекты, оперирующие преимущественно количественными аналоговыми данными. До сих пор я охотно следовал общему направлению, задававшему тон нашей беседе: полосатое тело несет свою вахту, выискивая ансамбли кортикальных нейронов, а когда животное получает корм, полосатое тело выделяет порцию дофамина, побуждающую стриарные нейроны запечатлеть ансамбль кортикальных нейронов, функционирующих совместно, и позже вы принимаетесь наблюдать за стриарными нейронами, ожидающими совместных действий. Однако контуры активности в коре головного мозга не склонны к расширению.

«Насколько я могу судить, главный вопрос, довлеющий над нашей сферой: какой контур активности в коре головного мозга позволяет времени течь именно так, чтобы у нас возникало субъективное ощущение увеличения количества тактов? При каких обстоятельствах было бы возможно существование модели распознавания образов, индуцирующей более упорядоченное поведение? Я твердо уверен, что такая модель может проявляться в действии, что два высказанных мною положения каким-то образом сочетаются в единое целое. Но на данный момент я не знаю, как к ней подобраться».

«Я не уверен, что у нашей проблемы вообще найдется решение. Мне не хотелось бы оставлять вас во власти убеждения, что я вообще не имею понятия о том, что происходит в процессе таймирования. Но я и вправду не могу сказать ничего конкретного, так как у меня нет четкого представления о том, как мозг определяет длительность временных отрезков прямо сейчас». Далее Мэтелл сообщил, что хотел бы побеседовать с Меком и тогда он, возможно, сподобится на более оптимистичный ответ. «Может быть, Мек продвинулся дальше, чем я, к тому же он не разделяет моих упаднических настроений и более заинтересован в продвижении нашей модели, а я всегда предпочитаю указывать на проблемы, связанные с ее практическим применением».

Через несколько дней я связался с Меком. «С точки зрения физика эти часы ужасны», – заключил ученый, уверяющий, что показания нашего внутреннего таймера непозволительно изменчивы. Ансамбли нейронов, которые входят в его состав, могут расходиться на десять, а то и двадцать процентов, не в пример циркадным часам, у которых вариация показаний составляет всего один процент, но в то же время, как заметил Мек, «циркадным часам недостает гибкости – они отмеряют только один-единственный интервал длительностью двадцать четыре часа». Часы Мека, напротив, демонстрируют потрясающую гибкость, оперируя широким спектром интервалов продолжительностью от нескольких секунд до нескольких минут, и по-прежнему проявляют инвариантность показаний, которая объясняет многие нарушения восприятия времени у лиц, страдающих шизофренией и болезнью Паркинсона. Это не выводится из теории линейного таймирования, однако основывается на ней в комплекте с модулями часов и памяти, «наделяя теорию „биологическим обоснованием“ – мы предпочитаем именно такую формулировку», – рассказал Мек.

«Послушайте, – сказал ученый в конце. – Для других важно, чтобы я не поставил модель тактового генератора-манипулятора с ног на голову только из погони за новизной; в качестве эвристической модели она по-прежнему значима для когнитивной психологии. Если ваши научные изыскания не вынуждают вас выйти за рамки данной модели, можете спокойно ею пользоваться. Но в моем представлении ученым может считаться только исследователь, стремящийся разобраться в том, как работают те или иные вещи, особенно если речь идет о мозге. Я усматриваю свою задачу в том, чтобы с высоты многолетнего опыта в нашей сфере проявить достаточно догматизма и профессионализма в опровержении безумных идей о разных модальностях, множественности шкал измерения времени, упадке памяти и тому подобных предположений. Это отнимает много времени».

* * *

Когда мне вновь довелось побеседовать с Джоном Уэарденом, пролетела еще пара лет. Уэарден сообщил, что по большей части отошел от дел, но секунду спустя добавил, что на пенсии ему показалось «довольно скучно» и он снова начал преподавать. Уэарден вел несколько исследовательских проектов, но в основном он занимался тем, что помогал младшим коллегам проводить собственные исследования. Мать ученого умерла в возрасте девяносто одного года. Сам же он успел побывать в Египте и Южной Корее и заодно приобрел «пенсионный автомобиль» – «Порше», издающий предупреждающий сигнал, когда скорость превышает сто тридцать километров в час.

Впрочем, Уэардена все еще волновали некоторые аспекты восприятия времени, и среди них не последнее место занимает вечный вопрос о причине ощущения ускоренного хода времени, которое с возрастом становится все сильнее. В числе многочисленных загадок, которые подбрасывает нам время, именно этот вопрос затрагивают чаще прочих, хотя он по-прежнему остается самым сокровенным и самым обескураживающим. В ходе экспериментов, которых было проведено несколько, не менее восьмидесяти процентов испытуемых утверждали, что время действительно ускорилось с тех пор, как они вступили в пору зрелости. «По мере того как мы стареем, тот же промежуток времени нам начинает казаться более коротким – это справедливо относительно дней, месяцев и лет, – писал Уильям Джеймс в «Принципах психологии», – относительно часов – сомнительно, что же касается минут и секунд, то они, по-видимому, всегда кажутся примерно одинаковой длины»[59]. Но неужели время и в самом деле летит, когда мы стареем? Как и всегда, ответ в значительной мере зависит от того, как мы понимаем время.