Читать книгу "Зинзивер - Виктор Слипенчук"

Лимоныч как бы между прочим поинтересовался, что я думаю по поводу выдвижения Двуносого, мол, как он там — не осрамится? Я сказал, что мое мнение вряд ли имеет значение. И потом, если пятьдесят процентов они уже купили, то я не возражаю, а даже настаиваю, чтобы они купили и мою долю — и не меньше, чем за семьдесят пять тысяч, которые полгода назад я дал Алексею Феофилактовичу под идею как раз этого ресторана.

— А-а, так ты все-таки внес деньги! — радостно констатировал Лимоныч. И как мы выяснили, без всяких расписок?!

Двуносый тут же взялся за арифметику, что-то там подсчитал в своем блокноте и, разведя руки, пожал плечами, дескать, что хотите делайте — все именно так.

И тут Лимоныч удивил похлестче Толи Креза. Он сказал, что факт с деньгами меня плохо характеризует, единственное — что плохо для бизнесмена, то всегда хорошо для поэта.

— А поэт, — резюмировал Лимоныч, подняв указательный палец, — не может быть плохим человеком — исключено!

Он заметил, что практически все уважаемые люди города, в том числе и он, покупали у меня замечательные стихи, шедевры. А ныне уважаемым людям понадобился хороший человек, знающий не только православного Бога, но и других богов, и выбор пал на меня, Дмитрия Слезкина.

— Тебя избрали третейским судьей. Раз в году, накануне Нового года, будешь, как Соломон, разрешать споры между людьми, избравшими для этого тебя, и только тебя. И чтобы ты как судья действительно был независимым ресторан в парке станет исключительно твоим. Прими его как знак признательности общества…

И еще он сказал, что общество позаботится, чтобы у меня не было конкурентов.

Если бы в свое время я уже не оказывался участником путча гэкачепистов или участником демократического движения «белых носков», то, наверное, не избежал бы оскорбляющего Пуплиевича недоверия. Но я был участником… а потому все воспринял как информацию и только спросил:

— А возможно, чтобы третейскому судье пришлось разбирать спор, скажем, между редактором «Н… ведомостей» и еще каким-нибудь высокопоставленным чиновником?

Лимоныч усмехнулся, вытер платком совершенно лысую голову, встал из-за стола.

— Все, всевозможно, Митя, — он похлопал меня по плечу, — кто имеет деньги, тот и заказывает музыку… Но хороший человек дороже, дороже денег!

Мы вместе вышли на улицу.

— Понимаете, Филимон Пуплиевич, я хочу вернуть все деньги обществу потому, что этими деньгами я на корню куплен. Какая уж тут независимость?!

— А вот этого, Митя, не делай ни при каких обстоятельствах. Пока «общак»… общество в тебя вкладывает деньги — ты в безопасности.

Он признался, что третейским судьей меня избрали не без его участия, сказал, что чисто по-человечески он настроен помогать мне. Я поблагодарил, на что он ответил, что однажды и я ему здорово помог. Словом, садясь в машину, Лимоныч посоветовал придумать название клубу поэтов и жить не тужить, то есть писать стихи.

Разговор с Двуносым тоже был не менее удивительным. На мой вопрос, как он решился продать пивной бар, свое лучшее детище, Двуносый лишь ухмыльнулся — его компаньоны ни при чем, настоящим владельцем бара стал Толя Крез. Впрочем, Двуносому наплевать, Лимоныч прав — одно дело заседать в думе генеральным директором ЦУМа и совсем другое — пивного бара, причем круглосуточного.

— Теперь ты, наверное, передашь мне дела, связанные со строительством ресторана?!

— Ни за что, — ответил Двуносый.

У него с обществом контракт на ремонт здания под ключ, и он не намерен его расторгать, потому что благодаря «общаку» (в отличие от Лимоныча не поправился) он привозит стройматериалы не только для ресторана, но и для своего ЦУМа.

Двуносый пообещал закончить ремонт к первому мая и не хуже Лимоныча посоветовал писать стихи и подумать над достойным названием для клуба поэтов.

Круг замкнулся.

Глава 43

Весь март мы провели дома. Не буквально, конечно, но все-таки… Раиса Максимовна вставала засветло и, опасаясь обилия кухонной техники, поначалу поднимала и Розочку. Но потом настолько освоилась, что даже включала микроволновую печь, то есть сама набирала программу. Посудомойку использовала только раз, считала деньги на ее приобретение понапрасну выброшенными. Зато стиральная машина сразу понравилась: и качеством стирки, и сушкой, и даже барабаном из нержавейки, который ни при каких обстоятельствах не рвал белье. Особенно ее умиляло прозрачное окошко, через которое можно было наблюдать смену режимов стирки. Словом, «Дженерал электрик» настолько пришлась по душе Раисе Максимовне, что она даже обиделась на наших русских инженеров:

— И как только им не стыдно, ракеты и спутники изобретают, а для родной бабы — ничего путевого! Не поверю, что ума не хватает, пьют с утра до ночи!..

Раиса Максимовна осеклась и умолкла, очевидно, вспомнила про свою темно-коричневую бутылочку. Как бы там ни было, а кухонной техникой она овладела сполна и нахваливала меня по всякому поводу. Она была твердо убеждена, что нашей обыкновенной рядовой бабе еще очень даже не скоро представится возможность похозяйничать на подобной кухне.

— Наши начальники — кто был наверху, тот там и остался, — рассуждала она. — После гэкачепистов маленько вспугнули их, как грачей, они покружили, покружили и еще лучше сверху уселись, потому что сверху всего удобней усаживаться повыше и поближе к макушке.

Я никогда и ни в чем не перечил Раисе Максимовне. Если в Черноморске мои разговоры касались квартиры, то есть материального, то по возвращении из Крыма я всячески избегал подобных тем. И не потому, что следовал какой-то хитроумной тактике — это происходило по велению сердца. Да-да, «по велению…», и это не высокопарная фраза!.. Ну посудите сами, в зале раздвижной итальянский диван. В спальной — широченная американская кровать. А мы с Розочкой днюем и ночуем в моем кабинете, на полу. Отчего, почему мы валяемся на общежитской постели, весело укрываемся крылатками и нам хорошо, поистине хорошо?!

Раисе Максимовне, напротив, присутствие материального весьма льстило. Однажды я сказал Розочке, что нам пора наведаться к художнику. Она, как и прежде, стала отнекиваться, но тут вмешалась Раиса Максимовна:

— Давай сходим. И я прогуляюсь с вами, а то уж надоели дворовые сплетни.

Это она намекнула на посиделки возле дома. Надо сказать, что дворничиха и определенный круг пенсионерок (в основном заработавших свои пенсии в Заполярье) приняли ее за свою.

— А что вы хотите?! С Крыма и Рыма ягодки, считай, с одного поля.

Мы шли по парку вдоль кремлевской стены, и Раиса Максимовна удивлялась, что уже двадцатые числа, а снегу кругом почти по колено. Возле молчащего фонтана мы по ее просьбе сели на лавочку, и она опять заговорила о том, что в Крыму уже давно пора сажать картошку.

— Да ладно тебе, ма, — сказала Розочка; они потихоньку стали препираться, но не зло, а в удовольствие, как это свойственно близким людям.