Читать книгу "Загубленная жизнь Евы Браун - Анжела Ламберт"

Только однажды Ева заинтересовалась другим мужчиной. Это случилось после ее второй попытки самоубийства [в мае 1935 г., в возрасте двадцати трех лет]. Она поехала с матерью и младшей сестрой в Бад-Шахен, очаровательный замок-отель на озере Констанс близ Линдау. Некто Петер Шиллинг, предприниматель, моложе Гитлера, но старше тридцати, начал ухаживать за Евой. Он был сражен ею наповал. Они тут же сделались неразлучны и составляли отличную пару. Ева признавала, что ей нравится Шиллинг, что он просто замечательный, и в иных обстоятельствах она вполне могла бы полюбить его. «Но в моей жизни уже есть мужчина и никогда не будет другого. Слишком поздно». Так что она прекратила встречи и даже отказалась говорить с ним по телефону. Теперь никак не узнать, рассказывала ли она Гитлеру об этом.

Вот уж действительно, никак не узнать. В том числе и того, рассказывала ли она подобное Герте и, прежде всего, случилось ли оно вообще. Трудно представить себе, чтобы Ева, связанная с мужчиной, обладающим незаурядной харизмой и наделенным огромной властью как в Германии, так и на международной арене, удовольствовалась бы жизнью в качестве фрау Шиллинг. Как бывает со спортсменами и наркоманами, она попалась на адреналиновый крючок своих бурных отношений с фюрером. Знала она об этом или нет, но простого обыденного счастья ей теперь было бы недостаточно. К 1935 году он уже подчинил ее себе, а к 1942-му их судьбы переплелись неразрывно.

На жизнь Гитлера покушались все чаще. Несколько раз убийцы были близки к успеху, но все проваливалось благодаря то непредвиденному стечению обстоятельств, то усиленным мерам безопасности, принятым вследствие паранойи диктатора. Но летом 1942 года Клаус Шенк фон Штауффенберг из «кружка Крайзау» (о нем мы позже поговорим подробнее) начал призывать к устранению Гитлера. Фон Штауффенберг впервые увидел Гитлера на инструктаже штаба в июне 1942 года. По его наблюдениям: «Геринг казался загримированным, Шпеер выглядел единственным нормальным человеком среди психопатов. Гитлер сидел, полуприкрыв глаза, с трясущимися руками. Дышать было трудно, такой спертый и зловонный воздух стоял в помещении». Ева, конечно, ни о чем подобном не подозревала, только постоянно беспокоилась, как бы какой-нибудь безумец не попытался убить фюрера.

Семья Браун и их близкие продолжали каждый год ездить за границу, как повелось еще с тридцатых, пользуясь покровительством дуче. Италия оставалась одной из немногих европейских стран, где их приветствовали радушно. В разгар войны, в июле 1942 года, Ева отдыхала с друзьями на Итальянской Ривьере. Это был их пятый визит с 1938 года — и последний. Через несколько дней после их отъезда из Италии Муссолини был свергнут. Теперь им предстояло выбрать новый курорт — быть может, в Греции или в Норвегии? Ни там, ни там не безопасно. Еве и ее друзьям пришлось остаться дома и любоваться закатами над Берхтесгаденом. Хорошие времена закончились, наверное, сокрушалась она.

К ноябрю 1942 года бремя войны, которой фюрер упорно пытался руководить самолично, чуть ли не в одиночку, стало сказываться на нем. У Гитлера начались провалы в памяти (впрочем, его восприятие действительности никогда не отличалось четкостью). Когда война, казалось, шла по его указке, его неукротимая мания величия принимала чудовищные формы. Граф Чиано, рассказывая, как он и Муссолини встречались с Гитлером в апреле 1942 года, писал: «Гитлер говорит, говорит, говорит. На второй день после обеда, когда все уже обсудили, Гитлер говорил без остановки в течение часа и сорока минут». Приступая к операции «Барбаросса», направленной против Советского Союза, бывшего партнера по пакту о ненападении, Гитлер верил, что: «Нам стоит только толкнуть дверь, и вся прогнившая конструкция развалится». Это показывает, насколько он был подвержен предрассудкам и плохо осведомлен. Операция «Барбаросса» началась, и российскую границу перешли более трех миллионов солдат, а также 3300 танков, столь необходимых для войны с союзниками. Гитлер отказывался слушать советы, а тем более предостережения, и ожидал победы через несколько месяцев. Он не мог совершить более роковой ошибки.

К началу 1943 года он непрерывно метался между своим генеральным штабом в Берлине и «Волчьим логовом» на границе с Восточной Пруссией, реже подаваясь в южную ставку «Оборотень» под Винницей на Украине, где провел месяц в конце весны. В сентябре первые снегопады уже затрудняли продвижение войск вермахта. Германии грозило поражение. К марту 1943 года Гитлер, по словам его биографа:

…стал угасающим стариком… Он неподвижно глядел в пространство из-под опухших век, его щеки покрылись пятнами, позвоночник искривился от кифоза и легкого сколиоза. Левая рука и левая нога его подергивались, он шаркал при ходьбе. Гитлер стал чрезмерно возбудим, на критику реагировал приступами ярости и упрямо цеплялся за свои суждения, даже самые абсурдные. Он говорил бесцветным, монотонным голосом, часто повторялся и без конца твердил о своем детстве и первых днях восхождения.

Фюреру предписали трехмесячный отдых. Он прибыл в Бергхоф 22 марта, но, пройдя через праздничные ритуалы Пасхи и своего дня рождения (20 апреля ему исполнилось пятьдесят четыре), 2 мая снова уехал сначала в Мюнхен, затем в Берлин, затем в «Волчье логово», где его заметно ободрил исполненный ликования рапорт Альберта Шпеера, назначенного министром вооружений, о росте производительности немецких оружейных заводов. 21 мая он снова вернулся домой, но Еве не удалось убедить его провести с ней побольше свободного времени, так как он был по горло занят встречами, официальными визитами, военными совещаниями и жизненно важными, хотя все более бесполезными, тактическими задачами. Война оборачивалась против него. Как никогда суетливый, он говорил, шагал взад-вперед, сидел с генералами ночи напролет над картами, глотал таблетки и не желал успокаиваться. Ева несколько раз поймала его в кадр на террасе (каждый его приезд мог стать последним), но на всех фотографиях он выглядит напряженным и озлобленным. 29 июня он полетел обратно в «Волчье логово». Ненадолго. 18 июля он уже опять был в Оберзальцберге, и Ева провела с ним два дня. Но даже эту коротенькую передышку нарушил визит Муссолини, надеявшегося на поддержку фюрера в Италии, стремительно погружающейся в хаос. Неделю спустя дуче был свергнут и арестован.

Судорожные метания продолжались. 20 июля фюрер вернулся в Восточную Пруссию почти на четыре месяца, просидев там до 8 ноября, а затем удалился на недельный отдых в Бергхоф. К шестнадцатому числу снова объявился в «Волчьем логове», где и остался на Рождество и Новый год — праздники, которые прежде всегда старался встречать с Евой. Иными словами, за период с конца июня 1943-го по 23 февраля 1944 года они провели вместе всего десять дней. Как отметила Гертрауд в воспоминаниях о Еве: «Она страдала от козней и интриг, что плел против нее Борман, да еще вынуждена была смотреть, как доктора со своими лекарствами подрывают здоровье Гитлера, не в силах ничем помочь, потому что не имела никакой власти, даже над ним».

Учитывая эти частые разлуки вкупе с ухудшением здоровья Гитлера, было бы простительно, если бы постоянный приток молодых привлекательных адъютантов (а они были очень привлекательны: Гитлер целенаправленно окружал себя высокими, светловолосыми, подтянутыми мужчинами) подтолкнул Еву к измене. На вопрос, как она вела себя с другими мужчинами, Герберт Дёринг ответил: «Уж точно совсем иначе, чем с Гитлером. С ним она казалась замкнутой и неестественной, словно закупоренной. С другими мужчинами она тут же расслаблялась, открывалась. Выглядела нормально, двигалась нормально — красивая, оживленная». Жизнерадостная, обаятельная, ухоженная, Ева Браун неизбежно притягивала мужской взгляд. Ее прятали, когда иностранные делегации посещали Оберзальцберг, но наблюдательный молодой адъютант вполне мог заметить, как она возвращается с прогулки или загорает на террасе, и потихоньку навести о ней справки. Ему бы сказали, что она секретарша. Если вдруг, загоревшись интересом, он послал бы записку с просьбой о свидании, как отреагировала бы Ева? Этого мы не знаем и узнать не можем. Завести любовника, будучи любовницей фюрера, означало бы подвергнуть опасности обоих, так что в любом случае им пришлось бы держать свою связь в строжайшей тайне. Не сохранилось ни рассказов очевидцев о флирте, ни любовных записок, ни сувениров, ни смазанных фотографий, запечатлевших запретные объятия, — ничего, подтверждающего гипотезу, что кому-то из своих воздыхателей она рано или поздно уступила. В Бергхофе не случилось главного сплетника или хроникера, который поведал бы нам о потаенном мире амурных проказ. Раболепный анклав не породил ни Нэнси Митфорд, ни Джеймса Лиз-Милна, ни герцога Сен-Симона. Ева имеет право на презумпцию невиновности. Так и хочется сказать: какая жалость.