Читать книгу "Дочки-матери. 3-й лишний? - Каролин Эльячефф"

После этого происшествия Ирис покатится по наклонной плоскости. Вырядившись в тряпье, оставшееся от матери: ее парик, пальто, напялив ее очки, ее лифчик, она отправится на панель и подвергнет себя еще большей опасности. Она будет приставать к клиентам в ночной дискотеке, и ее изнасилует какой-то извращенец, к которому она будет не раз возвращаться, чтобы удовлетворить свои садо-мазохистские наклонности. То у нее украдут сумочку на улице, то она заявится к мужу сестры, пока та отсутствует, и попытается его соблазнить. Как и в сказке “Ослиная шкура”, лохмотья заменяют отсутствующую мать, но, вместо защиты от сексуальной агрессии, они позволяют ей добровольно подвергнуть себя сексуальному насилию, как будто оно создает преграду боли и скорби, вызванные потерей матери. В противоположность сказке, где смерть матери принята, и ослиная шкура символизирует интериоризацию ее защитной функции, в фильме траур не совершается, и лохмотья, оставшиеся от матери, служат, таким образом, символом ее отсутствия и в то же время подчеркивают, как не хватает ее защиты, так и не ставшей внутренней у дочери.

В конечном итоге старшая сестра Роза рожает ребенка, когда ее муж находится в отъезде, и это событие помогает Ирис вернуть себе женское достоинство, занять свое место и соответствующую поколенческую позицию в семье, а также вновь обрести идентициональные возможности. «В конце концов, это я была там. Фрэнка не было. Я все снимала для него на пленку. Это было гениально. Упс! Она его родила. Мне дали его подержать первой после Розы. Мы не так уж непохожи с ней. Разве совсем чуть-чуть, и еще она пытается командовать мной», – Ирис может, наконец, броситься в объятия своей сестры и заплакать: «Мне так ее не хватает, я так хочу вновь увидеть маму». Избавившись от лохмотьев покойной, она смогла почувствовать боль потери, не пытаясь заменить ее другими переживаниями. Теперь девушка может яснее представить себе свою будущую жизнь и сохранить воспоминания о матери, которая окончательно ушла в прошлое: «Мне все еще не хватает мамы, но по-другому. Иногда я встречаю людей, которые похожи на нее. Я помню ее походку, ее голос, улыбку, я люблю вспоминать все это, а казалось, что все уже забыла».

В зрелом возрасте

В противоположность тому, что происходит, когда дочь еще подросток, смерть матери для дочери, достигшей зрелого возраста, – что называется, в порядке вещей, но это не означает, что она проходит без последствий. «Если я встречала женщину в возрасте пятидесяти лет, подавленную тем, что она накануне потеряла мать, я считала ее невротичкой», – вспоминает Симона де Бовуар о том времени, когда ее мать еще была жива. С социальной точки зрения, потеря родителей взрослым ребенком рассматривается как «естественная» и не считается поводом для глубокого сострадания. Ритуалы сводятся к минимуму, и более чем скорейшее возвращение к прежнему образу жизни – также в порядке вещей. Короткий период выражения соболезнований со стороны окружающих проходит и кажется нормальным, что жизнь продолжается так, будто ничего или почти ничего и не произошло. И все же: «то, что в нашей культуре смерть родителей не считается самым важным опытом в жизни взрослого человека, это ошибочное представление», – замечает американский психолог Александр Леви в книге «Как пережить траур по родителям».

Ведь потеряв мать, женщина теряет человека, который привел ее в мир и знал ее с самого рождения, в любом возрасте ее жизни. То есть прежде всего, это потеря собственного детства и продолжения самой себя: «Я больше не услышу ее голос. Это ее слова, ее руки, ее жесты, ее манера смеяться и походка – все вместе создавало образ женщины – меня, какой я сама стала сегодня, и ребенка, каким я была. Прервалась последняя связь с миром, из которого я появилась на свет». (Анни Эрно «Женщина»). Это также потеря последней преграды, которая отделяет женщину от смерти, так как мать с самого рождения дочери гарантировала собственным существованием иллюзию бессмертия: «Мы присутствуем на генеральной репетиции собственного погребения» (Симона де Бовуар «Очень легкая смерть»). На обыденном уровне это – именно утрата привычного (привычный маршрут, поездки в гости к матери, ежедневный телефонный звонок), потеря привычных связей, без которых жизнь застывает в оцепенении… Возможна даже потеря идентициональных самоощущений, что провоцирует растерянность, безусловно менее серьезную и не столь длительную, нежели траур, пережитый в отрочестве, но, тем не менее, это свидетельствует о реально испытываемых страданиях. Вот чем объясняются определенные перемены в женщине, иногда радикальные, происходящие после смерти матери. Например, Клер Долан в фильме с одноименным названием (1998), снятым Керриганом, меняет свою работу девушки по вызову, бросает своего сутенера, родной город и прежнюю жизнь, чтобы в дальнейшем выйти замуж и стать примерной супругой и матерью. Супружеские разрывы, смена профессиональных ориентиров, критическое переосмысление религиозных вопросов, увлечение творчеством – к чему только не прибегают, чтобы спастись от длительной депрессии. Такие различные реакции на смерть матери объясняются потенциальным разнообразием самих отношений между матерью и дочерью и свидетельствуют о том, что даже если мы осознаем неизбежность смерти родителей, мы не можем отмахнуться от необходимости примириться с ней, когда придет время.

«Почему смерть моей матери так сильно потрясла меня?» – задается вопросом Симона де Бовуар. Ответ на этот вопрос, если его, в принципе, возможно найти, требует повторного погружения в историю этих отношений и изучения всей их сложности, если только такое погружение вообще желательно. Независимо от возраста женщины и характера ее взаимоотношений с матерью, ее смерть означает последний этап, после которого утрачивается всякая возможность что-то изменить к лучшему или к худшему в этих взаимоотношениях. Отныне каждая остается в полном одиночестве. И если дочь будет ее оплакивать, мать уже никогда не узнает об этом.

Более того, когда женщина достигает того возраста, в котором умерла ее мать, иногда ее начинают преследовать старые призраки: угрызения совести или чувство вины (почему она, а не я?), смертная тоска, как будто история должна обязательно повториться или, возможно даже, ощущение освобождения. В любом случае, это повод для того, чтобы еще раз себя перепроверить и даже изменить отношение к прошлому, и, одновременно – к настоящему, как произошло это с Вирджинией Вулф, которая потеряла свою мать в возрасте тринадцати лет и продолжала вновь и вновь переживать эту потерю в каждом своем новом романе, поскольку никак не могла освободиться от преследовавшего ее материнского призрака.

Ограниченность художественного вымысла

Итак, Вирджиния Вулф не писала напрямую о смерти матери, как и Розамунда Леманн не писала напрямую о смерти дочери, хотя обе они пережили эти испытания во всей их полноте и эмоционально были глубоко потрясены ими. Произведения Симоны де Бовуар, Анни Эрно, Колетт Феллу, Франсуазы Малле-Жорис, Элен Сиксу, Алины Шульман, Пьеретт Флетьо, которые посвящены описанию траура по матери и на которые мы опирались, анализируя его возможные последствия, – в большинстве своем это не романы, а рассказы о собственных чувствах, то есть документальные свидетельства или мемуары. Наше обращение к ним обусловлено и оправдано самой природой этой проблемы. Если скорбь по матери и дочери побуждает кого-то взяться за перо, то, как правило, она не пробуждает художественного воображения, как и многие другие действительно глубоко травмирующие события.