Читать книгу "Падение Хаджибея. Утро Одессы - Юрий Трусов"

Бедные землянки и убогие лачужки переместились на окраины города, в его слободки – Пересыпь, Молдаванку, а также в ближайшие деревни и хутора.

Щурясь от яркого весеннего солнца, Суворов с интересом разглядывал большое красивое здание, принадлежащее генералу князю Волконскому. Оно было похоже на замок, обнесенный каменными строениями[72].

Внимание Александра Васильевича привлекла также обширная Базарная площадь, окруженная деревянными лавками. К площади вели строящиеся в две линии каменные и деревянные магазины – будущий гостиный ряд.

Не ускользнули от его взора и склады для хлеба, три ветряные мельницы, глиняные сараи, где размещались фабрики, делающие пудру и сальные свечи.

Новый город был не похож на другие черноморские города – Николаев и Севастополь. Здесь было больше шумного оживления, яркой пестроты костюмов, иноземного говора, меркантильной суеты. Она, эта пестрота и суета, была везде – ина улицах, и в гавани, и в греческих кофейнях на берегу моря, где, прихлебывая крепкий кофе, негоцианты совершали свои коммерческие сделки. Этот торговый дух особенно чувствовался в гавани, – там на рейде стояло много русских и иностранных купеческих кораблей. Некоторые суда, пришвартовавшись к пристани, выгружали товары. Оживленная, шумная толпа торговцев и моряков встретила Суворова у глиняных зданий карантина и таможни.

Новая гавань вызвала большой интерес у Суворова. Малая жесте – так называемый Платоновский мол, пристанище для судов гребной флотилии, получивший свое название в честь фаворита царицы Платона Зубова; новые длинные, во всю Карантинную гавань, казармы для матросов, а выше, на склоне берега, красивый дом де Рибаса понравились Александру Васильевичу.

Да и весь город, так чудесно поднявшийся на месте турецко-татарской деревушки, произвел на него отрадное впечатление. Суворов хотел было уже направить своего коня к дому де Рибаса, чтобы от души поблагодарить его за усердие перед отечеством, как вдруг взгляд фельдмаршала упал на казаков-черноморцев, которые, сгибаясь под тяжестью, тащили на плечах сосновые сваи для постройки адмиральской пристани. Александр Васильевич сразу остановил лошадь.

– Помилуй бог! Что за странный заморенный вид у этих воинов? Они еле ноги волочат! И какие у всех худые лица. Словно у защитников крепости, что много дней томились без пищи в осаде… Разве такими должны быть российские чудо-богатыри?

Суворов подъехал к черноморцам поближе. При виде фельдмаршала казаки сбросили свою кладь с плеч – бревна глухо грохнулись на землю.

– Что вы, братцы, еле ногами двигаете? Иль плохо кормлены? – спросил с легкой иронией фельдмаршал.

Черноморцы угрюмо молчали.

Правду говорите. Я – Суворов.

– Да какое кормление! Хлеб с землей едим, – раздался сзади несмелый голос.

– Кашу с червями на обед…

– Вся команда наша вымерла. Последние остались…

Суворов легко спрыгнул с коня. Отдал поводья одному из черноморцев и спросил:

– Где кашевары? Знаешь?

– Точно так, ваша светлость!

– Ну, веди меня к ним живее.

И пяти минут не прошло, как Александр Васильевич уже пробовал вонючее варево, кипевшее в котлах. И не только сам пробовал, но и заставлял есть затхлую сухую кашу и господ офицеров, и командиров частей, где варилась эта «пища», угощал интендантов. Даже самого военного коменданта Одессы генерал-майора Федора Ивановича Киселева попотчевал ею.

А как Суворов разнес интендантов и самого градостроителя, ведающего провиантским снабжением, – Иосифа Михайловича де Рибаса! Особенно бушевал он, когда на складах обнаружил гнилой, червивый провиант, от которого болели и умирали люди. Не позабыл фельдмаршал заглянуть и в недавно построенные казармы, где в сырости и холоде ютились казаки Черноморского гренадерского корпуса.

Много бесчеловечного и преступного открылось Суворову, и он гневно упрекнул в приказе командующего дивизией князя Григория Семеновича Волконского, владельца роскошного особняка, которым он еще недавно любовался.

Но самое ужасное лихоимство, из-за которого гибли сотни людей – солдат и казаков, строящих Одессу, Суворов увидел, когда стал проверять хозяйство де Рибаса. Это по его вине смертность в Одессе среди рядовых дошла до одной четверти штатного состава войск в год!

Люди умирали и от плохого питания, и от гнилой питьевой воды, от простуды, которую получали в сырых и холодных жилищах, от изнурительных работ…

Александр Васильевич глядел на длинные колонки фамилий погибших, и перед его глазами как бы вставали в ряды крепкие, сильные чудо-богатыри, с которыми не раз он добивался победы в сражениях. Руками этих погибших людей можно было построить десяток таких городов, как Одесса! С душевной болью он свернул листы с именами погубленных – все, что осталось от неведомо где похороненных воинов.

Суворов умел владеть своими чувствами и подавил гнев. Он не мог выгнать со службы вельможных преступников. Не только де Рибаса или Волконского, но даже меньшую сошку, как, например, генерал-майора Киселева. Слишком сильны они были своими связями при дворе императрицы. Никогда не даст их в обиду царица и ее любимец Платон Зубов.

Но он, Суворов, сделает все, что в его силах. И Александр Васильевич тотчас отдал приказ: немедленно удалить со службы наиболее виновных в преступлениях соучастников де Рибаса и Волконского.

И вот тут-то перед Суворовым во всей своей зловещей неприглядности предстал вице-адмирал. Де Рибас дал тысячу червонцев для подкупа кого следует, чтобы показать в отчетах погубленных им казаков и солдат живыми, а потом – в новых отчетах – снова показать их умершими. Таким образом он хотел свою вину в смерти сотен людей свалить на Суворова[73]. Честный и прямой, Александр Васильевич был потрясен интригой вице-адмирала и уехал в Тульчин подавленный.

В письме Дмитрию Ивановичу Хвостову от 16 апреля 1796 года Суворов писал:

«Третий бугский [батальон] простительнее других.

Казачья пешая команда вымерла в Одессе – из 150 человек, а сверх того 6 – в одну последнюю неделю. Полоцкий (полк) был в Тирасполе в сырых казармах недалеко от князя Г.С. Волконского. Что на это скажете?.. Сердце мое окровавлено больше об Осипе Михайловиче, нежели о торговой бабе Киселеве. В С.-Петербург первый, видя мой оборот сюда, утая зло… послал тотчас 1000 червонцев, чтоб воскресить больных по лазарету и меня омрачить».

Да, крепко окровавил сердце Суворову черными делами своими Иосиф де Рибас.

Голубая тетрадка

Окружающие Суворова офицеры все чаще и чаще видели затаенную грусть на его лице. Они догадывались о ее причинах. Александр Васильевич всю жизнь вел упорную и, увы, безнадежную борьбу не только с бездарными, тупыми сановниками и горе-полководцами, но и со всякого рода казнокрадами, которые крепче пиявок присосались к русской армии. Суворов сам сознавал всю сложность этой борьбы. На место выгнанного казнокрада или бездарного начальника приходили другие, такие же или худшие. Честному бескорыстному патриоту Суворову трудно было найти себе место среди придворной знати, высокопоставленных карьеристов. В глазах царицы и ее двора бескорыстность и прямота великого полководца были явлением непонятным. И Александра Васильевича порой опасались, относились к нему, нужному, но странному чудаку, с недоверием. А он никак не мог не вступать в столкновения с теми, кто вредил армии российской…