Читать книгу "Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Ричард Фаринья"

Песок, что ползет с приливом

Мои заберет следы

Омоет усталое тело

Шепот глубокой воды

Мучил ли Фаринью шепот тех погибших людей? Подобно Улиссу Теннисона, потерявшему в море всех своих друзей, и уже в преклонные годы обнаружившему, что «бездна стенает тьмою голосов» Фаринью мучила память о погибших в той лодке людях.

Наверное, именно жажда смерти так привлекла Фаринью и в стихотворении Микеланджело «Спи». Он цитирует эти строки в «Если очень долго падать», а также в коротком рассказе «Отрада камня». В рассказе стихотворение приводится по-итальянски.

Caro m' il sonno e pi l'esser di sasso

Mentre che'l danno e la vergogna dura,

Non veder, non sentir, m' gran ventura;

Per non me destar, deh! parla basso.

В романе Гноссос переводит на земляческом сборище несколько строк на английский:

О, в этот век, преступный и постыдный,

не жить, не чувствовать — удел завидный.

Вот перевод всего четверостишья:

Молчи, прошу, не смей меня будить.

О, в этот век преступный и постыдный

Не жить, не чувствовать — удел завидный…

Отрадно спать, отрадней камнем быть.

«Отрада камня» представляет собой еще одну версию изложенной в романе истории с волком. В предисловии 1983 года Пинчон утверждает, что Фаринья рассказывал эту историю много раз. Опыт близкого знакомства со смертью, изложенный в обеих версиях волчьей истории, наверняка глубоко затронул героя и автора и вместе с чувством вины (vergogna) сообщил ему два конфликтующих устремления — жажду смерти и уверенность в собственной исключительности, два импульса, которые, как мне кажется, никогда на страницах романа не побеждают друг друга и никогда между собой не разделяются. Не на все вопросы можно ответить — искусство дано нам не для поиска простых решений, расшифровки и выяснения. Сломанный кодограф покончил с легкими ответами детства, и Гноссос жестоко высмеивает их простоту. Когда Памела спрашивает: «Ты не можешь говорить без загадок?», Гноссос думает про себя: «Всегда будь движущейся мишенью», и отвечает саркастически: «Дай определение вещи, и она тебе больше не нужна, правда?»

Но душевное равновесие лежит для Гноссоса между мирной, полуопределенной жизнью среди наркотиков и нервной энергией вечно движущейся мишени. Его жажда смерти — тоска о покое, о том, чтобы перестала мучить совесть. Неисполнимость этого желания наполняет его презрением к тем, у кого есть в жизни толика этого самого покоя, тем, кто «глух к зову судьбы». В песне «Продается вальс смятения» Фаринья уничижительно говорит о людях, которые «не знают, что каждое утро просыпаются мертвыми». Смерть — его тайное желание; он парит между полной надежд жизнью и притягательностью смерти: «О, милая Смерть, как же я люблю дразнить твою косу».

Здесь и лежит основной конфликт протагониста. Он ушел на поиски Реального, но вместо этого нашел реальность — ужасную настолько, что ее не вынести без анестезии. Оттого он и анестезирует себя наркотиками и притворным спокойствием, объявляет супергероем, просто героической фигурой истории или мифов, но самое главное — это декларация Исключения.

4) Исключение

Иллюзия исключительности уходит для Гноссоса в мучительный опыт странствий: он чуть не умер в холодных снегах Адирондаков, преследуя волка; он видел в Лас-Вегасе взрыв атомной бомбы; на его глазах пачуко в Нью-Мексико пытали бойскаута. Избавление от опасностей вселили в него вполне осознанную веру в собственную исключительность:

Я был в пути, чучело, в некотором смысле это паломничество, я видел огнь и чуму, симптомы великого мора. Я — Исключение.

Его друг Калвин Блэкнесс предупреждает Гноссоса о «парадоксальных ловушках Исключения». В этом рационализация или, возможно, инверсия глубокого и неразрешимого страха. Подобно жертве посттравматического стресса, воображающей себя Иисусом Христом, Гноссос хватается за свою иллюзорную исключительность в надежде избежать еще более сильной боли. Как и самого Фаринью, его мучают скопища фобий. Он боится демонов, обезьян, дурных примет, пытается победить их суеверными ритуалами — взять хотя бы средневековый ритуал сжимания гениталий. Увидав на чердаке мартышку, Гноссос «хватается за собственный пах, чтобы не впустить туда порчу из преисподней». Странное действие для человека, который искренне верит в свой иммунитет к смерти. Исключение — защита, мантра «я не ионизирован и не обладаю валентностью», суеверная безделушка, обращение к высшей силе с мольбой отвести опасность.

Почти с облегчением мы наблюдаем за тем, как Гноссос опустошает свой рюкзак — в обычной для себя ритуальной манере, на могиле Хеффалампа на Кубе. Ритуал посвящения во взрослую жизнь, явно запоздалый после странствий, смерти Симона, триппера и гибели Хеффалампа. Возможно, в этом романе слишком много мини-развязок, слишком много эпифаний и кармических превращений там, где хочется одного большого катарсиса; вместо эстетически удовлетворительной кульминации мы видим слишком много поз, в которые становится Гноссос, слишком много бессмысленных игр. Как результат, большинство критиков так и не заметило всей сложности и значительности романа, посчитав его всего лишь устаревшим документом эпохи. Рецензия в «Village Voice» на книгу Хаджду «Явно 4-я улица» утверждает, что «единственное достоинство романа, сохранившееся по сей день, — попытка изучения гипертрофированного мужского шовинизма».

5) Слои

Подозреваю, Фаринья втайне надеялся, что роман станет таким же представителем его времени, как книги Фитцджеральда — двадцатых годов прошлого века. В том, что из этого ничего не вышло, виновата отнюдь не терпимость к шовинизму и другим изъянам в характере Гноссоса и его времени, скорее другое: склонность автора слишком долго выстраивать сцену, прежде чем ее покинуть. Кроме всего прочего, эпиграфом к роману послужила цитата из Бенджамина Франклина «Я должен скоро покинуть Сцену…», бог знает, где раскопанная Фариньей. «Если очень долго падать» был призван стать bildungsroman[64], романом наступающего времени, а не просто книжкой о молодежи. Как документ своей эпохи, он заметно уступает вышедшему шесть лет спустя «Электропрохладительному кислотному тесту», в котором, однако, много интересных параллелей с романом Фариньи[65].