Читать книгу "Спутники Волкодава. Путь Эвриха - Павел Молитвин"

Колдовство против колдовства, ворожба против ворожбы! И если чернокожая Мбаба, научившая ее раскладывать гадальные кости, еще жива, то так просто Батар Хурманчаковым палачам не достанется. Мбаба любит золото. Ньяра любит Батара. Так пусть же обе они получат то, что желают получить. Что же до Энеруги, то пропади эта тварь пропадом! Она и так имеет незаслуженно много, и ежели уж ей необходимы чьи-то жизни, пусть упивается кровью других, пока Цунзор и его приятели не переломят ее собственный хребет!

— Господин, могу я обратиться к тебе с последней просьбой?..

* * *

Клубок из трех тесно переплетенных тел распался. Пламя тонких высоких свечей качнулось и вновь выровнялось, распространяя по комнате сладкий, дурманящий аромат чародейских благовоний. И вновь три тела потянулись навстречу друг другу. Губы отыскивали губы, пальцы, руки и ноги сплетались, как корневища трав и кустов; разноголосые вздохи, стоны и всхлипывания сливались в единую песнь, вторя отрывистому бормотанию чернокожей ворожеи, с уст которой временами тоже вместо диковинных мономатанских заклинаний срывались бессвязные гортанные возгласы и звериное повизгивание.

Ничего удивительного в этом не было: иссиня-черная Мбаба была не только ворожеей, но и страстной, жизнелюбивой женщиной. Приносившее изрядный доход чародейское искусство не часто доставляло ей какие-либо иные радости, а напротив, требовало отречения от множества удовольствий, доступных простым смертным, и если уж в кои-то веки Мбаба получала редкую возможность совместить приятное с полезным, упускать ее она не собиралась. И никому, разумеется, не придет в голову ее осуждать, ибо действо, известное под названием «Исцеление духа», требовало значительной концентрации духовных и физических сил, а любому искушенному чародею ведомо, что концентрация эта почти неизбежна в момент превращения мужчины и женщины в единый энергетический узел, называемый мономатанскими ворожеями «загва-маличах». Кроме того, переход обоих в некое особое психическое состояние делает их наиболее приспособленными и восприимчивыми как к передаче, так и к приему внечув-ственных воздействий.

«Исцеление духа», естественно, можно было проводить и в других условиях, но Мбаба не видела причин, по которым ей следовало бы отказаться от удовольствия и без нужды усложнять свою жизнь. Мозг Батара, которого требовалось излечить от несчастной безответной любви, был открыт для воздействия, а сама она, будучи на гребне чувственного восторга, ощущала в себе силы исцелить, если возникнет в том необходимость, полсотни безнадежно влюбленных юношей.

Настой из травки тыктай воспламенил костореза и заставил его на время забыть о недостижимом идеале, брошенные в медную жаровню снадобья помогли женщинам ощутить себя Небесными девами, коим не зазорно отдаваться ласкам жениха, избранного для них Великим Духом. Смущение и страх, охватившие Ньяру, когда та узнала, каким образом придется исцелять ее дружка, были забыты, а сама Мбаба, содрогаясь от удовольствия, сожалела лишь о том, что принимать участие в подобного рода действах ей приходится не так часто, как хотелось бы.

Не то чтобы она была недостаточно известна в Матибу-Тагале, куда воины Энеруги доставили ее из разоренной Дризы. Безнадежно влюбленных мужчин тоже хватало, однако все они, за редким исключением, почему-то не желали избавляться от тяжелейшего недуга, именуемого несчастной любовью. Эти недоумки носились со своими страданиями, как сказочная утка, снесшая по воле Богов Покровителей золотое яйцо, и не спешили прибегать к услугам ворожеи. Чиновникам, И наям, ремесленникам и рабам так нравилось изнывать от неудовлетворенной похоти, что Мбаба поначалу не соглашалась идти к Батару и попусту тратить время, но костореза, кажется, и впрямь допекло, и он, вопреки ожиданиям, готов был на все, лишь бы выкинуть из головы девку, имени которой ни сам влюбленный, ни Ньяра сказать ворожее не пожелали. Впрочем, особой необходимости в этом не было, и любопытство перестало грызть Мбабу, едва она ощутила на своих обнаженных плечах горячие ладони Батара…

Отрава чувственного наслаждения дурманила сознание Ньяры, и нависшее над ней тело ворожеи представлялось девушке то грозовой тучей, то ожившей статуей, вырезанной из черного мрамора. Она не могла узнать сдержанную, молчаливую Мбабу в этой страстной любовнице с жадными губами и умелыми пальцами, заставившими ее забыть о робости и стыде. Поцелуи чернокожей женщины, ее настойчивый, требовательный язык и искусные руки заставляли саккаремку испытывать нестерпимый жар там, где та касалась ее тела, и томиться от жажды прикосновений там, где ворожея еще не успела до нее дотронуться. Но мест таких с каждым мгновением оставалось все меньше: подушечки пальцев Мбабы, умело играя с налитыми девичьими грудями, высекали огонь из твердых вишенок сосков, скользили по напряженному животу, обнимали и раздвигали бедра девушки, и Ньяра, не помня себя, уже сама охватывала коленями талию чернокожей, впивалась в ее рот, блуждала губами по бархатистому телу, слизывая с ее груди капельки солоноватой влаги. Ее пылающее лоно жаждало ласк и самые тесные объятия казались недостаточными. Яростно хрипя, она забирала глубоко в рот сосок подруги, неохотно выпуская его в ожидании чего-то большего, к чему приближались они, по ее мнению, слишком медленно. Нестерпимо медленно.

В то же время перед внутренним взором Ньяры проносились видения прошлого: пляшущие перед Цунзор-наем обнаженные рабыни, сама она, стоящая перед господином на коленях, опрокинутая им на живот, стоящая на четвереньках… Его грубые, животные ласки, ужасавшие утонченную саккаремку, которую он брал когда и как ему вздумается, не стесняясь присутствия слуг и рабов, теперь представлялись ей сладостными и желанными и даже чудовищный каприз овладевать ею, как мальчиком — способ, по утверждению ная, широко распространенный на ее родине, о чем она, понятное дело, прежде и слыхом не слыхивала, — уже не казался Ньяре таким уж отвратительным. Извиваясь в объятиях Мбабы, она вспоминала то, о чем изо всех сил старалась забыть, и с изумлением сознавала, что многое, ужасавшее ее прежде, в действительности доставляло ей удовольствие, в чем, разумеется, она не призналась бы даже под пытками. Она отчетливо вспомнила, как, корчась под кнутом прежнего хозяина, обливаясь потом и кровью, молила его сорванным от криков голосом: «Еще! Еще!..» Ньяра не желала помнить, но проклятая память, словно сорвавшись с цепи, настойчиво воспроизводила в мозгу девушки омерзительные и вместе с тем необыкновенно возбуждающие картины: вот она раздевает ная и умащает его — предводителя «драконоголовых», уничтоживших Дризу и ее семью, — тело благовонными маслами, вот она ласкает его так, как никогда не приходило ей в голову ласкать Батара, вот она валяется у него в ногах, когда он отдает приказ тащить ее на Кровавое поле…

О Богиня, Мать Всего Сущего! Неужели все это было с ней? Неужели она и правда любила Цунзор-ная, а Батара приняла просто как замену? Значит, слова о покупке плети сорвались с ее языка не просто так и то, что она силилась забыть, подавить в себе, просыпается вновь? По краю сознания пронеслась мысль о том, что хороший мальчик Батар так и не смог заменить яростного, пресыщенного, ненавидящего все и вся Цунзор-ная и Мбаба, похоже, избавила своими заклятиями от любовного морока не костореза, а ее саму, Ньяру. Однако в этот момент ворожея громко вскрикнула и забилась над ней так, словно еще немного — и жизнь покинет ее большое, сильное тело…