Читать книгу "Тито и товарищи - Йоже Пирьевец"

Советское правительство в июне 1946 г. опубликовало сообщение для печати, в котором брало на себя обязательство снабжать ЮА оружием, боеприпасами «и другим» на основе долгосрочного кредита и оказывать поддержку реорганизации югославской военной промышленности. Также был заключен договор о развитии торговли между государствами и о великодушной поддержке Советским Союзом югославской экономики[1006]. По возвращении в Белград Тито послал в Москву следующие «скромные» подарки для «дам» из окружения хозяина: дочери Сталина Светлане – платиновые часы с бриллиантами, жене Молотова – золотые часы с бриллиантами, его дочери – золотой браслет, жене министра внешней торговли Микояна – золотые часы марки «Патек», жене члена Политбюро ЦК КПСС Жданова – золотые часы марки «Юго», жене министра внутренних дел Берии – золотые часы марки «Этерна»[1007].

Однако этот период взаимной симпатии продлился недолго. Вскоре его омрачили разногласия, причиной которых было недовольство югославов тем, как Советский Союз и западные союзники рассматривали вопрос о Триесте. Когда министры иностранных дел четырех великих держав приняли решение предложить на Парижской мирной конференции, начавшейся в августе 1946 г., создание Свободной территории Триест, Тито пришел в негодование. Такое решение вопроса отрезало Словению от моря. Как уже упоминалось, Тито выказал свое раздражение, приказав воздушным силам заставить два американских самолета, нарушивших воздушное пространство Югославии, совершить вынужденную посадку. Это был самый серьезный военный инцидент между блоками из тех, которые произошли сразу после войны. Советский министр иностранных дел Молотов был потрясен: «Разве вы не знаете, что у них есть атомная бомба?» – спросил он Карделя, возглавлявшего югославскую делегацию в Париже. «Ну что ж, – ответил Янез Становник, молодой секретарь Карделя. – Если у них есть атомная бомба, то у нас – партизанская»[1008].

Без понимания этой донкихотской гордости, основанной на четырехлетней партизанской эпопее, невозможно понять, почему вообще в 1948 г. произошел конфликт между Кремлем и Белградом. По словам Кочи Поповича, «Йосип Броз за годы войны привык к независимости, так что уже в силу своего положения, харизмы и власти, которой он обладал, он даже представить себе не мог возвращения к тому положению, когда он находился в подчинении у Сталина. Во время войны он утвердился как независимый руководитель во многом благодаря тому, что принимал решения, не нравившиеся Москве и Коминтерну…»[1009] В этом контексте не следует упускать из виду то обстоятельство, что между КПЮ и КПСС уже в период войны и после нее возникали трения, которые оказывали влияние на отношения между партиями и государствами и создавали напряженную атмосферу; если бы не это, Сталин не принял бы решения свергнуть Тито. Еще нужно учитывать, что после войны югославы наивно верили в экономическую мощь Советского Союза, надеясь, что он предложит им безвозмездную помощь продовольствием, сырьем, технологиями и кредитами на индустриализацию страны. Это была утопия, поскольку Советский Союз находился в тяжелейшем положении, чего югославы не понимали или не хотели понимать, убежденные, что сообщения об этом – планомерная вражеская пропаганда [1010]. Отношения с Москвой, следуя изгибам политики, колебались в широком диапазоне от любви до недоверия, пока не стало ясно, что Сталин стремится подчинить Югославию экономически и политически. Делалось это путем образования общих экономических предприятий, так называемых «смешанных» обществ, главным образом для использования залежей руды. Советский Союз позиционировал их как способ сотрудничества, «не задевающий престижа» Югославии, в отличие от традиционных концессий, на деле же бесцеремонно использовал их к собственной выгоде[1011]. (Были созданы только два предприятия: «Юста» для воздушного и «Юспад» для дунайского транспорта, поскольку белградское правительство надеялось получить инвестиции на другие предприятия.) Короче говоря, Тито и его товарищи иногда сопротивлялись, иногда уступали, чтобы доказать русским свою добрую волю, но сделать это соответственно ситуации, над которой никогда не теряли контроля. Когда в 1947 г. они подписали договор с Москвой, по которому та обязалась инвестировать в Югославию 200 млн долларов, им показалось, что их «линия» победила[1012]. Со временем, однако, они не могли избавиться от ощущения, что Советский Союз пытается ставить препоны индустриализации их государства и затормозить его на уровне аграрной страны. Они начали критиковать его систему в том виде, в каком она воплощалась в политике по отношению к ним самим, а позже и к другим «народным демократиям». Сначала это происходило в самом узком кругу, затем распространилось шире. При этом Тито был осторожен, но настойчив. Это была трудная борьба против догм, которые еще вчера являлись его собственными убеждениями[1013].

Как стало возможным, что «цветущий сад человечества», как Тито называл Советский Союз после нападения на него Гитлера, за несколько лет превратился в глазах югославских вождей в гегемонистское государство, ничуть не лучшее, чем империалистические державы? Причина этого резкого поворота кроется прежде всего в том, что югославским коммунистам удалось организовать единственное в Европе движение сопротивления, которое создало армию, способную оказывать эффективное противодействие вермахту и его пособникам-квислингам. Мы не имеем в виду, что без помощи Красной армии ЮА освободила бы Сербию так молниеносно, как это произошло в октябре 1944 г. Мы лишь хотим подчеркнуть, что в Югославии во время войны и после нее сформировалась власть, которая не была полностью зависима от Советского Союза, а это означает, что ее представители могли ожидать от Сталина иного отношения, нежели их коллеги в странах «народной демократии». Те были обязаны своим положением только ему и, конечно, присутствию советских войск на своей территории. Упомянутое обстоятельство в любом случае давало Тито возможность использовать больше пространства для маневров как во внутренней, так и во внешней политике. Он вовсе не хотел конкурировать или даже враждовать со Сталиным. Но он не был готов удовольствоваться ролью его вассала. По словам заместителя председателя польского правительства Якуба Бермана, Тито выступил «главным образом как сатрап националистически настроенного народа, вместо того чтобы стать безымянным московским князем». И это сыграло роковую роль. Ведь в мире Сталина не находилось места для свободных людей, даже если они по-прежнему были ему преданы[1014].