Читать книгу "Чара силы - Галина Львовна Романова"

У пекленца округлились глаза.

— Как? — прошептал он. — Мы что, сами?

— Самому мне не случалось, — молвил Даждь, — но я видел, как это делают другие… Ты мне поможешь?

Падуб кивнул и убежал готовить баню.

* * *

Снаружи бушевала настоящая метель. В трех шагах ничего нельзя было увидеть. Короткий зимний день подошел к концу, и все погрузилось во мрак.

Сквозь завывание ветра ничего нельзя было разглядеть. Узкую тропку к бане замело, но Даждь на руках понес стонущую жену до спасительного тепла, где бережно, не обращая внимания на ее стоны и мольбы пополам с криками, раздел и уложил на лавку.

Бочком протиснулся в дверь Падуб, осторожно, чтобы не потревожить, положил подле веретено и нож и отступил, ожидая приказаний.

Златогорка страшно закричала, рванулась вверх, и пекленца как ветром сдуло. Захлопнув за собой тяжелую дверь, он привалился к ней спиной, отирая пот со лба и стараясь найти в себе силы вернуться — его помощь могла понадобиться.

Взгляд упал на распахнутые настежь ворота — как он въехал днем, возвращаясь с охоты, так их никто и не закрыл.

Проваливаясь по колено в свежий, только что налетевший снег, Падуб добрался до створок. Их замело так, что не своротишь. Но он рванул одну на себя с такой злостью, что не удержался и упал в сугроб.

Падение отрезвило его. Снаружи бесновалась буря, о каких выросший в жаре и духоте пекленец не слышал даже в сказках. Где‑то в ночи ревели и завывали жуткие твари, а совсем рядом под их стон и хохот рожала женщина.

Падуб встал и не отряхиваясь побрел назад.

Метель бушевала так, словно хотела уничтожить все живое в мире, но одинокий всадник, пробиравшийся лесом, словно бросил ей вызов. Припав к гриве лошади, он отчаянно погонял, не щадя ни себя, ни животное.

Почти на коленях конь вполз по снегу на холм и, пошатываясь, вошел в ворота. Падуб обернулся на скрип снега, и Жива, в сапогах и мужских портах, чуть не упала к нему на руки.

— Где? — только и вымолвила она, но сама уже поняла и устремилась к бане.

Даждь кинулся ей навстречу. Златогорка еле дышала, жадно ловя воздух почерневшими губами, искусанными в кровь. На ходу скидывая полушубок, рукавицы и кожаную подкольчужную куртку, Жива, оставшись в одной рубахе, подошла к роженице.

— Выйди, — кивнула она Падубу, застывшему с белым лицом у двери. — Там постой!

Пекленец исчез, будто его и не было.

— Мне тоже? — Даждь поднял голову.

Останься, — сурово приказала Жива. — Ты муж. И отец.

Взяв Даждя за руку, она молча усадила его подле разметавшейся на ложе Златогорки и вложила в его руку ослабевшие пальцы жены. Почувствовав его тепло и силу, роженица вдруг подняла голову и слабо улыбнулась.

— Ну, вот, а ты боялась, — — улыбнулась Жива ей. — Сейчас рожать будем! Ты только помоги мне немного…

И торопясь, пока Златогорка не начала тужиться, стала развязывать узелки на ее одежде. Жива уже стала матерью — это было видно по вновь появившейся талии и налившимся грудям. Под глазами ее залегли тени — следы боли и бессонных ночей. Она как будто постарела, но от этого не стала менее привлекательной. Даждь уже хотел спросить, кого она родила Велесу, но в этот миг Златогорка вдруг закричала и судорожно вцепилась в его руку.

— Помоги мне, — приказала Жива. — Переверни ее — пусть младенцу будет легче…

Даждь послушно исполнял все, что велела сестра.

— Она не умрет? — вырвалось у него.

— Она родит легче, чем я, — коротко ответила Жива.

Но тут Златогорка снова закричала, забилась в руках Даждя, ударяясь затылком о скамью.

— Нет! Нет! — кричала она. — Не тронь! Даждь! Даждь!

— Я здесь, — отозвался он, но жена ничего не слышала.

— Не воин! Не воин! — кричала она. — Я не хочу умирать! Я хочу жить!..

Жива склонилась над роженицей. Руки ее чуть дрожали от волнения и усталости, но она уже видела головку ребенка — такую же светловолосую, как у отца.

— Ну же, давай, давай, — уговаривала она. — Давай, сестра! Еще немного! Он уже здесь!

Но Златогорка вдруг глубоко вздохнула — и ребенок скользнул обратно.

— Устала я. — Женщина прикрыла глаза. — Дай поспать!

Даждь вскинул на сестру полные боли глаза, но -Жива вдруг яростно скрипнула зубами.

— Нет, ты у меня родишь, — прошептала она, к в ее руке блеснул нож. — Давай!

Увидев лезвие у самых глаз, Златогорка завизжала так пронзительно, что на ее крик ворвался Падуб. Тело роженицы изогнулось дугой — и на руки Живе легко и быстро скользнул младенец.

— Ну вот, а говорила — устала, — проворчала Жива, очищая личико ребенка.

Он сучил ручками, выворачивался.

Златогорка о усилием подняла голову.

— Кто? — шевельнулись искусанные в кровь губы.

— Радуйся! — Жива приподняла младенца, шлепнула его, и малыш зашелся громким криком. — Сын!

— Дай. — Златогорка протянула дрожащие руки, и Жива положила новорожденного ей на грудь. Он был еще соединен с вей пуповиной, и, оставив мать заниматься младенцем, Жива торопливо и привычно сначала перетянула ниткой, а затем отрезала пуповину ножом.

Даждь, все еще держащий голову жены на коленях, только кривил губы в улыбке, не спуская глаз с ребенка. Щеки Даждя были влажны от слез, и он бережно нянчил, как младенца, свою левую руку. От локтя до запястья она была располосована ногтями Златогорки.

Увидев его рану, Жива ненадолго оставила мать с младенцем и подсела к брату.

— Получил в сраженье за свою семью, — пошутил он сквозь слезы.

Златогорка встрепенулась, услышав страшное слово.

— Он не будет воином! Я так хочу!

— Он будет чародеем! — улыбнулся Даждь, пока Жива останавливала ему кровь и обматывала раны чистой тряпицей. — Я свожу его в пещеры Святогора — будет наследник делам твоего брата. А потом ты родишь мне дочь… И мы обручим ее с… — Он вопросительно посмотрел на Живу.

— Сын, — кивнула она, не поднимая головы.

Убедившись, что все в порядке, Падуб присел на корточки у двери, вытирая рукавом доб. Он здорово замерз, стоя у двери, но войти в дом не мог, хотя теперь можно было и передохнуть.

Златогорка что‑то сонно ворковала сыну, качая его на груди. Она ни на что не обращала внимания и позволяла Живе хлопотать подле себя, наводя порядок. Чтобы не сидел без дела, Жива привлекла к работе Падуба, и он шастал туда–сюда, оставляя мокрые следы.

В такой мороз и вьюгу нечего было и думать переносить мать и дитя и дом, а потому поневоле первую ночь асе провели в бане.